СТО РУБЛЕЙ

 

 

 

Июльское солнца жгло, будто обозлилось за их жадность. А разве они жадные? Они хотят зарабо­тать и жить по-человечески. Володька провел рукой по лбу, щеке и бороде, и рука стала мокрой, будто ее опустили в воду. Участок был поч­ти закончен. Оставалось два здоровенных пня. Новичку на них, наверное, смотреть страшно. Но он не новичок. Корчует уже нес­колько сезонов. Пеньки еловые. Корни у них, как куриная лапа. Вглубь ничего не идет. Все на поверхности. Немножко покопать лопатой, и можно цеплять трос. Ес­ли это не пень, а дерево, надо поднять трос по­выше, чтобы был больше рычаг. Елки падают легко. Из-за этой легкости в них таится опасность. Деревья в лесу растут иначе, чем на открытом месте, У них слабые корни. Сопротивляться ветру могут, пока стоят вместе. А стоит вырубить вокруг дерева лес, и оно упадет. Сосна простоит долго, а елка может упасть очень скоро.

Года три назад он с напарниками корчевал участок, на котором росли одни елки. Весь участок выкорчева­ли; оставили посредине одну огромную. Прицепили к ней лебед­ку, и валили на нее по очереди все елки на участке. Остава­лось завалить саму елку на пень на соседнем учас­тке. Кто их надоумил сесть перекусить? Съели по бу­терброду; стал наливать чай из термоса в крышку, когда вверху зашумело. Кто-то огромный над ними глубоко вздохнул. Потом засвистело, грохнуло, и по земле пошел гул. Задницами почувствовали, как она вибрирует. Елка упала. Он тогда выронил крышку с чаем, и обварил ногу. Хорошо, что штаны были толстые. Елки на том участке росли такие, что если растет на одном краю участка, когда упадет, макушкой достает край другого. С одного ствола получалось три хороших шестиметровых бревна. Елочка упала рядом. Упади она поближе, и все трое покойники. Не стволом, так сучьями прибила бы. Они тогда хорошо заработали. Взяли за участок шестьсот рублей и четыре дня втроем корче­вали. Трудодень - полтинник. Вообще, тот сезон он часто вспоминает. Они потом дом рубили за две тысячи. Хороший был сезон.

А у этой тетки деревьев нет. Одни пеньки да кустарник. Она взяла участок позже всех, и деревья спилили, пока участок стоял бесхоз­ный. Весь первый день они работали внаклонку - рубили топорами кустарник. Пеньки дергают второй день, и, похоже, дело идет к концу. Осталось - фигня. Им повезло, что хозяйка сегодня, в субботу, приехала и деньги привезла. Он думал кончить завтра, и сказал приезжать с деньгами в вос­кресенье. А она сегодня заявилась. Покорить хочет, если не будет им мешать. Интересно, что она собирается корить? Пеньки? Впрочем, это не его дело. Эти два пня они за два часа выдернут. Час - инструменты сложить. Успеют на дизель. Потом электричка, дом и ванна. Конец. Больше он в этом сезоне не работает. Ма­ловато капусты нарубил, но осточертело. От отпуска осталось десять дней. Раньше он работал весь отпуск, и прихватывал выходные весной и осенью. А сейчас сил больше нет. Надо отдохнуть. Книжки почитать. Дочке велосипед купить. Когда  беседуют, она сра­зу начинает долбить в одну точку:

- Папочка, купи мне велосипед!

- А сколько он стоит?

- Сто рублей.

Купить надо обязательно. Он развелся и разъехался с женой. Платит алименты. Но старается общаться с дочкой. Жене давно звонит молодой сопляк с бархатным голосом. Она говорит, что он саксофонист и ездил во Францию. Того и гляди, он дочке велосипед купит. Зачем ей тогда родной папа нужен, от которо­го весь прок - алименты - сорок рублей. Конечно, из нарубленных денег можно выделить сто рублей ребенку на вело­сипед. Но это игрушка. Хочется купить ей еще сапоги, свитер и джинсы. Почешешь репу. Что останется, он будет тратить каждый месяц, прибавляя к получке. На зарплату, когда с нее алименты удержаны, не прожить. К марту деньги, что нашабашил, кончатся. Месяца два - три он перебедует, а там лето, и следующая шабашка. Прозевал, когда надо было с работы уходить, и искать место, где больше платят. Теперь его не возьмут никуда. Кому нужен сорокалетний младший научный сотрудник? К сорока годам везде свои кадры вырастают. Иди доказывай, что ты специалист. Если ты специалист, почему до сорока лет в мэнээсах бродишь? Да он уже и сам идти никуда не хочет. Разве что в операторы газо­вой котельной. У него знакомый художник там работает. Очень хвалит. Приходит на дежурство - стены чистые. Уходит - стены в набросках.

- Ленька, кончай курить, - вздыхает Володька. – Ведь, еще инструмент паковать. На поезд не успеем.

Ленька бросил окурок, и склонился над пеньком. Корни обнажены. Надо просунуть под самый здоровый корень трос, и взять его на удавку. Володька, пока ловит на солнышке ультрафиолет, поглядывает на хозяйку. Скоро той предстоит с деньгами расставаться. Легко ли она это сделает? У кого он только не шабашил. Легче всего с деньгами рассталась ба­ба - торговый работник, которой они дом рубили. Издалека посмотрела и дала пачку двадцатипятирублевок. Они ошалели. Когда шли на станцию, садовод с соседнего участка шипел сзади: «Она столько за месяц дела­ет».

Тяжелее всего с деньгами военные расстаются. Два раза ему довелось работать у офицеров, и он теперь, если са­довод - мужчина, старается определить, не офицер ли. Казалось бы, откуда в садоводствах могли взяться офицеры. Те, на которых он нарвался, были военпредами на предприятиях. Оба норовили заставить его сделать больше, чем договаривались. А после окончания работы: один начал ползать по участку - проверять, не остался ли в земле корешок, а вто­рой, воровато оглянувшись, предложил за дополнительную плату спилить деревья на соседнем участке, который еще не имел хозяина. Почему они такие? Вроде платят им неплохо. Он раз попал на офицерскую пьянку, так три часа слушал разговоры про пенсию, когда на нее уходить, как в хорошем городе квартиру выбить, и какие существуют работы для от­ставников, на которых можно ни черта не делать. Как говорит­ся, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Все го­ворилось капитанами и майорами, которым оставалось служить еще лет десять. С тех пор, когда он ехал в метро на работу, всегда вглядывался в лица жлобов в курсантской форме, стараясь увидеть на них отголоски той пьяной беседы. И всегда видел. Может, ему так казалось? Когда смотришь голодным, волчьим взглядом, многое ка­жется, Но на офицеров он с тех пор стал смотреть, как на часть человечества, которая хочет как можно меньше делать в период с двадцати до сорока пяти лет, а в оставшийся период ничего не делать. Ясно, что от таких и в садоводстве ничего хорошего быть не может.

Леньке тоже сорок лет. И тоже алиментщик. Володька с ним с первого класса за одной партой сидел, А после восьмого класса разошлись их пути дороги, чтобы лет через двадцать стукнуться лбами на Невском.

- Вовка!

- Ленька!

- Как живешь?

- На х. А ты?

- Средне. - И помолчав добавил, - между х и очень х.

- Я думал, ты уж доктор наук?

- Доктор? Я ж не в медицинский поступал.

Оказалось, пока Володька заканчивал институт, и бился за место под солнцем в науке, Ленька кончил курсы геологов, и проплыл на лодке и прошел пешком Колыму и Чукотку. По во­семь месяцев дома не был, из-за чего его жена бросила. Теперь он второй раз женат, первой жене платит алименты, име­ет ребенка во второй семье, и си­дит дома - работает на базе, где геологические экспедиции комплектуют. В выходные дни ездит подрабатывать. Зара­ботки у геологов из-за коэффициента и надбавок, а раз сидишь в Ленинграде, получаешь копейки. Получилось, они пошли разными путями, а пришли в одну точку. Решили вместе шабашить. Во-первых, обоим нужны деньги, а во-вторых, хорошо, когда рядом с тобой старый школьный друг. Чувствуешь себя уверенней, да и приятно во время перекуров вспомнить, как в третьем классе друг друга за чубы драли. На том месте, где были чубы, у Володьки лысина, а у Леньки волосы, по-прежнему, длинные. «Ты же ученый - смеялся он, когда Володька обратил его внимание на разницу, - вот волосы и вылезли». Кто знает, может он и прав.

- Тяни, - разогнулся над пеньком Ленька.

- Ты, корни подрубил?

- Тяни, давай!

Если корень легкий, его не рубят, и не копают. Потянешь лебедкой, и он весь из земли вылезет. Если не идет, начинаешь рубить, и часть корней остается в земле. Потом садовод будет копать зем­лю под огород, тыкаться лопатой в корни, и вспоминать шабаш­ника добрым, тихим словом.

Трос был зацеплен за дальний от лебедки корень и перекинут через верхушку пня. Володька стал качать рычагом лебедки, трос натянулся как струна (по такой струне только ло­мом играть), и пенек стал подыматься. Хо­рошая лебедка. Он ее несколько лет назад купил у такелажника на стройке за два литра водки. А как она себя оку­пила. Лебедки эти называются лягушка. Они, как лягушка, трос заглатывают. А сза­ди он у них выходит. Пень подымался огромный. Ленька рядом стоял - метр девяносто, а верхний корень, за который трос зацеплен, в два раза выше. Был похож на лешего. Корявые, мохнатые руки. Ничего в земле не осталось. Когда пень поднялся во весь рост, еще два рывка лебедки, и он грохнулся перед Володькой. Когда о землю стукнулся, пуда два земли с корней слетело.

- Давай следующий!

Пока Ленька возился с пнем и тросом, он оглянул­ся на хозяйку. Пусть посмотрит, как они упираются. Может легче с деньгами будет расставаться. Хозяйка уже была не одна. Она о чем-то шепталась с подошедшей женщиной, и обе посматривали на них. Софья Ивановна, вспомнил он ее имя и отчество. В прошлом году он корчевал у нее участок. Он уже третий сезон работал в этом садоводстве. А в этом году она собралась рубить дом - завезла лес, а наняла деревенских мужи­ков - алкашей. А он перед отпуском закидывал к ней удочки в поисках работы. Наверное алкаши отказались работать, и она ищет им замену. Какой жирный кусок сам плывет ему в руки. Ко­нечно, он устал, и но она завезла такие отличные сосновые бревна. Он ими любовался каждый раз, когда шел со станции. Из них дом рубить, одно удовольствие. Он ей срубит не дом а сказку. Из таких бревен, как у нее, можно. Когда будет работать, садоводы будут ходить мимо, и понимать, какой он мастер. Когда кончит, даст свой телефон, чтобы она давала его всем, кому понадобит­ся мастер. И взять с нее за дом можно будет тысячи две с половиной. Даже на троих, это отличные деньги. А на двоих, тем более. Тогда он будет отлично жить до следующего лета. Усталость, которую он чувствовал, была связана с мыслью, что если продолжать работать, надо сначала найти ее. Все заказы он сделал. А раз работа сама его ищет, ситуация меняется. Он прикинул в уме, сколько осталось дней от отпуска, сколько есть отгулов, и кому из знакомых, владеющих топором, можно позвонить, чтобы взять в напарники. Ленька дом рубить не умел. Да и не захочет он долго работать. Его удел - выходные.

- Здравствуйте, - приветливо помахал он свободной рукой. Второй рукой он качал рычаг лебедки. Ленька махнул рукой, что пень зацеплен, и надо выбирать трос.

Она подошла.

- Как дела? Какие проблемы? - на выдохе спросил он, вце­пившись обеими руками в рычаг, и толкая его всем корпусом. Трос был набит втугую. Пенек попался упрямый.

Женщина посмотрела на него, прежде чем начать говорить. Он был голый до пояса. Мокрое тело блестело. В молодости он занимался спортом, но сейчас все время года, кроме отпуска, вел сидя­чий образ жизни. Иногда делал зарядку, и раз в неделю ходил в бассейн. Только к концу отпуска он обретал подобие былой спортивной формы. По настоящему, ему надо бы­ло бы сейчас начинать работать. Ей было странно смотреть, как высокий мужчина, которым должны интересоваться жен­щины, грязный, голый, вспотевший, тянет туда и обратно рычаг лебедки. Он бы намного естес­твеннее смотрелся, будь у него красный нос, плутоватое выражение на лице, рост поменьше, и движения меньшей амплитуды. Довели мужиков до ручки, подумала она. От этого и нами неко­му заниматься. У нее никогда не было мужа. Был хмурый очка­рик, проживший у нее три месяца, и исчезнувший через неделю после того, как сказала ему, что беременна. Она тогда посоветовалась с мамой, и решила ребенка оставить. А теперь этот ребенок уже Универ­ситет окончил.

- Вы не выкопаете мне котлован под дом? - сказала она, улы­баясь, чтобы подстроиться под его бодрый тон. - Мои работнич­ки совсем белоручками стали. Когда договаривались, говорили, - будут копать, а теперь отказываются. Говорят, копайте сами. А когда копать? Они уже в понедельник строить начнут.

Значит, дом ей рубить не нужно. Ну и черт с ним. Он ведь и собирался кончать.

- А какого размера?

- Пять на пять. И глубина до глины.

- До глины!?

- Да там до глины полметра. Вам два раза лопатой копнуть.

- А положите сколько? - спросил он, и понял, что делает глупость. Надо было самому уверенно назвать цену. Она решит, что так и надо. Но он никогда не копал за деньги. Вдруг, скажешь мало. Потом прибавить трудно.

- У меня соседке тоже пять на пять копали. И взяли сто рублей.

Пять на пять и на ноль пять, умножил он в уме. Двенадцать с половиной кубометров за сто рублей. Много это или мало?

- В такую жару копать? Может, вы подождете пару недель, пока жара спадет?

- Да они в понедельник строить начнут. Вы ночью начните. Соседке тоже ночью копали.

Ему это понравилось своей необычностью. Ночью даже холодно. Придется двигаться побыстрее, чтобы согреться. И останавливаться будет нельзя, чтобы не замерзнуть.

- Ленька, - позвал он, - будем котлован под дом копать?

- Я не буду, - необычно резко отозвался Ленька. - Я завтра с сыном в зоопарк пойду.

- Мы же в воскресенье должны были кончить. Ты б только завтра домой приехал.

- Я не поденщик. Мы договорились участок корчевать. А на дом я не подписывался.

Плохо, когда напарник - ровня. Упрется, и ни­чего с ним не сделаешь. Будь вместо Леньки салага аспирант с работы, он бы процедил ему сквозь зубы - «те­бе, что деньги не нужны?», или сказал - «ты у меня последний день работаешь». И все проблемы были бы исчерпаны.

- Да вы один выкопаете. Вон вы какой здоровенький.

- А соседке сколько человек копало?

- Один человек. Ночью начал, а к вечеру кончил. А он в два раза меньше вас.

Действительно, Ленька ему не нужен. Пусть едет домой. Он сам все сделает. Сейчас пять часов. Через час он завалит­ся спать, и проснется в два часа ночи. Копать света хватит. Он ощутил стартовое волнение. Значит, к нашабашенным деньгам прибавится еще стольник. Отлично! Теперь его смело можно вы­делить на велосипед. Как это сделать поэффектней? Наверное, когда дочка начнет «долбить» в очередной раз, он лениво ска­жет, - «ну ладно, Бог с тобой», и даст ей бумажку. Или сам купит велосипед, придет с ним к ней под окно, и свистнет.

Последний пень, цепляясь изо всех сил за землю, все-таки вылез из нее. Хозяйка, стесняясь протянула деньги.

- Вы пройдите по участку, посмотрите. Может мы чего-нибудь забыли?

- Да, что вы! Так работать!

Половину денег он тут же отдал Леньке. Это надо делать сразу, чтобы не было лишних переживаний.

- Ленечка, сложи все тросы в мешок, а я пойду, тот участок гляну.

- Ты, что, хочешь копать?

- Может, я один выкопаю? Ты поезжай в Ленинград, а я ос­танусь.

- А как же лебедка и тросы?

Они хотели увезти ее в Ленинград, и положить к Володьке на квартиру. Раз работа закончена, не оставлять же ее в садоводстве. Тут ей быстро кто-нибудь ноги приделает.

- Придется еще раз за ней приехать. - Одному, с тросами, Володьке было ее не увезти. - Ты же мне поможешь?

- О чем речь. Только скажи заранее, когда.

Получив деньги, Ленька стал покладистым. Выта­щив из рюкзака большой, длинный мешок, сшитый из грубой брезентовой ткани, широко раздвинул его и, скрутив каждый трос в кольцо, стал про­талкивать их в мешок. Тросы напоминали сплетенную женскую ко­сичку, у которой в разных местах были порваны прядки. Только вместо женских волос, которые хочется погладить, здесь на месте обрыва торчала в разные стороны стальная прово­лока, готовая впиться в руку. Без толстых брезентовых рука­виц работать с этими тросами было нельзя. Засунутые в мешок, они не хотели проваливаться на дно, а норовили воткнуться в ткань, и Леньке приходилось, взяв мешок за горловину обеими руками, отрывать его от земли и трясти в воздухе.

Володька пошел смотреть участок. Собственно, чего его смотреть? Он его корчевал. Пройдя две просеки и протанцевав на березовых жердочках, переброшенных через канавы, он очутился на участке. Надо по­смотреть, на каком месте эта Софья собралась строить дом. Ес­ли там раньше были деревья, значит много корней осталось в земле, и копать будет трудно. Место было хорошее. Прошлогод­ние ямки от корней поросли травой, но были сразу видны, потому что трава на этих местах была меленькая, и через нее проглядывала черная земля, А на нетронутых местах трава была раза в три выше, и росла из мха. На месте будущего котлована, по четырем углам которого были воткнуты вешки, было всего четыре небольших, поросших молодой травой, острова. Значит, копать будет легко. Софья стояла рядом, ожидая его решения.

- Землю класть в одно место, или по краям кидать?

- Кидайте по краям. Все равно ее на огород носить. Толь­ко чтоб в котловане не было.

Отлично. Значит работы меньше.

- Вы сейчас уедете?

- Да. А вы будете копать?

- Сегодня ночью и начну.

- А я завтра утром приеду и деньги привезу.

- К утру я не выкопаю. Разве, к вечеру.

Попрощавшись с Софьей, он побрел к Леньке. Вдвоем они отнесли рюкзак с лебедкой и мешок с тросами к знакомому садо­воду, и положили на чердак времянки. На этом чердаке ему предстояло ночевать.

Ленька испытывал несколько ощущений. Хотелось подрубить еще деньжат. Но рабо­тать больше он не мог (три дня на жаре топором размахивал). Хотелось завтра погулять с сыном и отдохнуть. Володька в отпуске, а ему в понедельник на работу. Жалко Володьку, который оставался работать. Зависть, что завтра к вечеру у Володьки в бумажнике появится хрустящий стольник, а у него нет. Ощущение вины, что он сейчас уезжает. Бросает товарища в трудную минуту. Стало казаться, что он делает что-то нехорошее. А что нехорошее он делает? Он хочет домой. А на лицо вылезла ухмылка. И рука дернулась небрежно шлепнуть Володьку по плечу.

- Всю капусту не руби. Оставь мне немножко.

- Пока, - сухо сказал Володька.

Глядя на удаляющуюся Ленькину спину, на которой висел рюкзак, он подумал, что они совсем чужие. Отойдя двадцать мет­ров, Ленька повернулся. На лице у него была виноватая улыбка.

- Володя, никому не надо позвонить?

- Зачем? - обрадовано замахал руками Володька. - Я и должен был завтра вечером приехать.

Он сварил себе в кастрюле чай на туристском примусе. Налил литровый термос для завтрака. На ужин у него были бутерброды с грудинкой. Грудинку он нарезал ломтями толщиной с палец, и уложил на хлеб так плотно, что если сверху смот­реть на бутерброд, хлеба не видно. Просто и сытно.

Рубероид, которым была покрыта времянка, поглощал солнце и отдавал тепло чердаку. Залезать в спальник не хотелось, и он укрылся им, как одеялом. Лежал на толстом соломенном матрасе. С разных концов садоводства доносились стуки топоров и тарахтенье бензопил. Но ему это не мешало. Поставив наручные часы будильник на два часа, он вытянулся на матрасе. Как он устал. Сразу куда-то провалил­ся. Ему даже ничего не снилось. Он только проснулся в один­надцать от холода, и с сожалением, отметив, что осталось спать всего три часа, залез в спальник.

Проснулся от турецкого марша Моцарта. Мелодия будильника. Хорошие часы. Спустился по лестнице с чердака на землю. Какая тишина. Затянутое облаками, темное филетовое  небо. Серая земля. Черные пятна - тени от деревьев и кустарника. В пред­рассветном тумане времянки садоводов казались замками. В каж­дом таком замке сейчас спит усталый садовод. Было не очень холодно. Северная июльская ночь. Двадцать лет назад в такие ночи он, стоя в парадных, трогал руками податливые на ласку девичьи тела. Где теперь эти девочки? Наверное, прокли­нают, обманувших их надежды, мужей. Стоило щупать девочек и строить наполеоновские планы, чтобы через двадцать лет с ло­патами на плече и топором под мышкой, когда все вокруг спят, брести на работу. Будь проклята эта жизнь!

Придя на участок, он огляделся. Прошелся по месту бу­дущего котлована, постукивая по земле сапогами. Как ты сейчас будешь мне поддаваться? Смотри, не подгадь. Что­бы копать, света вполне хватит. Свои инструменты: две штыковые лопаты, одну совковую, и большой плотницкий топор - он бросил на кочку. Штыковые лопаты были наточены напильником. Края тускло блестели. Чтобы копать было легко, при­дется много и со всего размаха бить топором по оставшимся в земле корешкам. Придется делать это плотницким топором, но другого у него нет. На корчевке он его почти не брал в руки. Его место - лебедка. Разве что, напарник выдохнется и сядет без сил, тогда можно ему помочь. Топор ему нужен для другого. Когда рубишь дом, нет лучше занятия, как сидеть верхом на здоровенном бревне. Вдоль бревна чертой проведены две риски. И он, сделав предварительно между рисками глу­бокие насечки, ударяя по бревну справа и слева, выбирает паз. А потом, тоже по рискам, рубит на конце бревна чашку или лапу. Чистая благородная плотницкая работа. Хорошо заточен­ный топор почти не садится. И для здоровья полезно. Развива­ет плечевой пояс. А если рубить топором корни обсыпанные землей, он очень быстро садится. Земля, - это мелкие камешки. А иногда под корнями затаится крупный. Тогда раздается «дзыннь», и на лезвии топора появляются сколы. Наверное к завтрашнему вечеру он разобьет этот топор в хлам. Придется нести его на работу, и обдирать лезвие на электрическом точи­ле, а потом доводить вручную на крупном и мелком камнях.

Пора. Большими затяжками, выпуская дым в небо, он выку­рил сигарету, бросил окурок на землю, и носком са­пога вогнал его в мох. Ничего, что натощак и ночью. Все рав­но, скоро конец. Дома он курить не будет.

Начал он с середины. Тут нет никаких следов корней. Под нажимом сапога лопата легко уходила в мох, По возрастаю­щему сопротивлению он чувствовал, когда втыкался в землю. Вынималась земля не очень хорошо. Чавкала. Вся была переплетена травой и длинными тон­кими корнями. Он быстро приноровился. Вонзая лопату в землю или мох до отказа, рисовал на поверхности квадратик. После того, как лопата лезла в одну из сторон квадратика, на нее, чавкнув, ложился кирпичик. Когда подымал лопату, капала вода. При броске кирпичики почти не разваливались. Только мокрые крошки летели. Ему удавалось выбрасывать землю за край котлована. Отлично. Потом не придется перекладывать. Когда он снял в середине верхний слой мха и земли, лопата стала упираться в твердое. Он вынул, где мог, землю, и перед ним обрисовался большой мертвый корень от елки. Когда эту елку срубили? Может, его и на свете тогда не было. А корень в болоте утонул. Это сейчас, когда сдела­ли просеки, и выкопали канавы, тут стало сухо, А когда участки нарезали, только в резиновых сапогах можно было пройти, да и то не везде. Корень он раскрошил топором. Мокрая, гнилая древесина ломалась. В местах удара выступала темная вода. То ли посветлело, то ли он пригляделся, но все было отлично видно. Самый здоро­вый кусок корня он, обняв, но держа поодаль, чтобы не выма­заться, вытащил за край котлована. Все равно вымазался. Зем­ля хорошо ложилась на лопату. Он разогрелся, движения стали отработанными. Удар сапогом, наклон, левая рука на себя, пра­вая вниз, живот напрягся, поворот плечами вправо, и сильный, плавный, с ускорением, отодвинув руки от себя, поворот влево.

Он скинул куртку. Лопата стала втыкаться в вязкое. Теперь, когда вынимал земляной кирпичик, с одной стороны у него был синий с серым переливом паштет. Глина. Действительно, чуть больше полметра. Он стал расчищать середину. Это будет плацдарм, с которого он завоюет  котлован. Все, что не подда­валось, «хакнув», рубил топором.

- Хак, - и корень перерублен. - Хак, - и этот переруб­лен.

Это не Мга. Можно бить спокойно топором по земле. Тут нет сюрпризов под корнями.

Два года назад он, тоже с Ленькой, работал в садоводстве около Мги. Во время войны там были сильные бои. Почти на каждом участке воронки от авиабомб или снарядов. Стали валить дерево. То ли Ленька устал по корням стучать, и Володька стал ему помогать, то ли Ленька рубил не тот корень, и он стал ему показывать, но когда он перерубил корень, и то­пор провалился, что-то звякнуло. Он думал, - камень. А когда дерево свалили, Ленька закричал, как сумасшедший. Он побежал посмотреть. Оказалось, под корнями была мина. Похожа на маленькую ракету, которые рисуют в иллюстрациях к фантастическим рассказам. Старичок, у которо­го они корчевали, во время войны был минометчиком. Он сразу определил тип мины, и сказал, что у нее нет взрывателя. Во­лодька сидел на поваленном стволе, и не мог за­ставить себя встать и начать работать. Его трясло. Представлялось, как его окровавленные кусочки висят на ветках деревьев.

Мину они не трогали. Оставили лежать, и воткну­ли около нее вешку. Старичок пошел к председателю садоводства. Тот пришел, посмотрел, сказал, что это здесь не первая находка, и пообещал сообщить саперам. Дальнейшую судь­бу мины Володька не знал. Старичок их надул, - заплатил на червонец меньше.

Халтуру эту тогда нашел Ленька, Старичок был геолог на пенсии. Одно время был начальник геологической партии, в которой Ленька был подрывником. Как ска­зал Ленька, он много лет работал за границей, и у него дома деньги сложены пачками. Чтобы Володька осмотрел участок и назначил цену, старичок повез его туда вечером на своей «Вол­ге». Не отрываясь взглядом от дороги, и крутя руль, старичок говорил, что если они «договорятся» и «сойдутся», их сотрудничество может продол­житься, потому что ему нужно будет собирать сруб, который он купил в псковской области, а перед этим заливать под сруб фундамент. Возможна также поездка в деревню, чтобы разобрать сруб, и погрузить на машину. Володька совсем не собирался дышать цементом. Он терпеть не мог работы по бетону. Но, что­бы создать нужный настрой у хозяина, обнадеживающе молчал на заднем сиденье.

Участок был странный. Не лес, а черт те что. Несколько небольших колючих лиственных деревьев непонятного названия, под корнями одного из которых лежал сюрприз, и множество высокого кустарника, который они во время корчевки стали называть ивняком. Это было старое садоводство с хорошими дорогами, к которому прирезали несколько десятков участков. Поэтому старичок смог привезти его на ма­шине прямо к будущему месту работы. Володька озабоченно побродил по участку, стараясь побыстрее сообразить, за сколько времени они с Ленькой его сделают. Нако­нец решил, что за два дня - всяко. Старичок ждал около маши­ны.

- Ну как? - спросил он.

- Двести рублей, - бросил Володька, не глядя на него и стараясь, чтобы голос был небрежным, а лицо невозмутимым.

Сумму он назвал, чтобы получалась уговоренная с Ленькой норма: трудодень - полтинник.

У старичка что-то произошло с лицом. Как будто вместо конфеты дрянь подсунули.

- Нет. Это дорого. Такой суммы я не ожидал. Столько я не смогу заплатить.

А что ж ты ожидал? Что тебе задаром выкорчуют, и еще сто рублей заплатят! Старичок стал похож на старого барбоса. Они сошлись на ста шестидесяти.

Во второй день их работы старичок с утра припилил на своей «Волге». Задумчиво бродил за ними по участку, и оказался свидетелем эпизода с миной. А за три часа до окончания работы вдруг заявил, что ему надо в город.

- На неделе я приеду, проверю вашу работу, а потом вы мне позвоните в городе, и мы рассчитаемся.

Еще раз гонять «Волгу» туда и обратно? Он, что, ненор­мальный? Володька плюнул, глядя на отъезжающую машину.

А при встрече в городе старичок, строго глядя на него, заявил, что они не убрали какой-то камень (где он его увидел?) с середины участка, и поэтому он удержит с них десять рублей. Володька почувствовал озноб. Сунув деньги в бумажник, он улыб­нулся старичку, и облегченно вздохнув, попрощался. Они с Ленькой легко отделались. Надо было сразу разглядеть за стро­гим выражением лица, что старичок - дурак. А самые боль­шие неприятности происходят в результате общения с дураками. Их поведение непредсказуемо. Даже во время корчевки они ухит­ряются валить дерево на напарника. Ясно, что ни о каком сру­бе и фундаменте не могло быть и речи. Если старичок за двести ­рублей был готов удавиться, испытывать судьбу, пытаясь заставить его расстаться с большей суммой, не стоило.

Ленька, услышав про зажатый червонец, выругался, и предложил купить десять килограммов соли, а когда выпадет снег, рассыпать ее у старика на участке.

- У него лет десять ничего не вырастет. Если только всю землю на участке поменяет.

А интересно бы, наверное, бы выглядел этот участок лет через пять. У всех все цветет, а здесь фиг. Разве ради любо­пытства стоило бы отчудить такую штуку. Но переться ради это­го с солью за плечами за город? Да черт с ним, со стариком. Пусть сажает овощи.

Он разогнулся, и оперся на лопату. На­до передохнуть. Теперь он снял и рубашку. Он сам себе напоминала лошадь. Вот пишут, что лошадь приска­кала на финиш вся в мыле. И он тоже сейчас в мыле, а до финиша далеко. Сердце билось так, что он чувство­вал, как его удары отдаются во всем теле. Немного постоял, и холодный ветерок остудил кожу. Он посмотрел на небо. Об­лачность стремительно исчезала. Небо становилось ярко-голу­бым. В той стороне, где должно взойти солнце, ярко-голубой свет над лесом переходил в оранжевый. Через час на этом месте повиснет солнце, и начнется «веселая жизнь». Облака уш­ли, и земля отдает вверх тепло, а солнце печь еще не начало. Сколько он сделал? Треть? Наверное. Часы он снял с руки. Они лежали на кочке. Сколько времени? Шесть утра. Он работает три с половиной часа, а сделал треть. Если хочет вечером уехать, надо прибавить.

Он решил позавтракать, пока не взошло солнце. Потом, на жаре, чай не полезет в глотку. Вернувшись к времянке, в кото­рой ночевал, он уселся на крыльцо, и порезал оставшуюся грудинку на хлеб. Получилось четыре здоровенных бутерброда. Луковица размером с кулак. Он почистил ее, поре­зал поперек долек, и уложил кружочки сверху каждого бутерброда. Красиво. Хорошо, что он с вечера приготовил чай. Теперь на это не нужно тратить время. Он налил полную большую алюминиевую кружку. У кружки этой было одно большое достоинство. Она не могла разбиться в рюкзаке. И два больших недостатка. Наполненная горячим чаем, обжигала губы. И держать ее в руке за голый металл было невозможно. К ручке кружки была привязана тряпочка. Кружку надо будет сменить. Завести эмалированную. Последний бутерброд он ел, уже чувствуя себя совсем сы­тым. Чай в термосе остыл, и кружка не обжигала губы. Сидя на крыльце, он все время смот­рел в направлении места своей работы. До него было метров семьдесят. Оно проглядывало сквозь кустарник и деревья. Ви­ден был черенок, воткнутой в землю, лопаты. Термос он вы­пил весь. Теперь до конца работы чай он уже пить не будет. Только холодную воду из колодца. Откинувшись спиной к стене времянки, он закурил. Над лесом вылезал оранжевый шар. Он сразу почувствовал исходящее от него тепло. Солнце Аустерлица. Сегодняшний день должен принес­ти ему победу. Хоть бы все это скорей кончилось.

Сигарету он докуривал на ходу. Освещенный солнцем, буду­щий котлован напоминал стройплощадку. Собственно, это и есть стройплощадка. Он снял и майку. На голову надел матерчатую шапочку с козырьком. Страха не было. Сейчас он чувствовал в теле силу достаточную, чтобы выкопать все. Первый перерыв на десять минут он сделает через два часа. И, склонившись под утренним солнцем, он заработал как машина. Хорошо, что земля такая жирная, и не разваливается. Каждая лопата была доверху загружена. Комарье вилось над ним тучей. Но оно ему не мешало. Он так быстро работал, что комары не садились на те­ло. Станет еще теплей, и они исчезнут до вечера, А вече­ром он уже будет далеко. Больше мешали здоровенные зеле­ные, переливающиеся перламутром, мухи. Он не знал, как они называются. Они нагло садились на спину, и кусали изо всех сил. И слепни делали так же. Приходилось выпускать лопату из рук и отмахиваться. Эти не исчезнут от жары. Им, чем теплее, тем лучше. Его мокрые грязные штаны были облеплены желты­ми с коричневым шмелями. Наверное, у них были гнезда в траве. Но они не кусались. Только неприятно было смотреть себе на ноги. Что действительно было неприятно, это гулкие удары сердца, которые он снова начал чувствовать. Приходилось к нему прислушиваться. Появилась боязнь, что если он будет двигаться более энергично, - сердце станет биться еще сильнее. А ему уже сейчас было очень неприятно его ощущать. Раньше он никогда его не чувствовал. Как было хорошо. Он стал старать­ся делать движения особенно размеренно. При броске земли ле­вую руку придерживал. Казалось, из-за своей близости к серд­цу, она больше всего влияет на его удары. Двух часов без пе­рерыва он не осилил. К девяти утра он уже сделал второй перерыв, и, оперлись на лопату, смотрел на сделанное. Почти поло­вина. Он уже привык к прыгающему сердцу. Но оно стало вести себя по новому. Он теперь не слышал так отчетливо гулких уда­ров. Зато появилась в левой стороне тупая тяжесть, которая расширялась. Ребра немели. При глубоких вдохах его несколько раз что-то кольнуло внутри. Как иголкой. Он подумал, что не надо на это обращать внимание. Все должно пройти. Он, просто, перенапрягся.

К двенадцати часам он превратился в плохо понимающее, что с ним происходит, животное. Несмотря на шапочку, ему на­пекло голову. Левая сторона груди болела. С бороды капал пот. Лицо стало бледным. Иногда лопата вихляла в руках, и часть земли сваливалась с нее, не долетев до края котлована. Но и сделал он немало. Оставалось не больше четверти.

За деревьями отделявшими участок от просеки послышался шум. Вскоре в просвете показались люди. Пришел утренний по­езд. У всех садоводов были рюкзаки за плечами. Многие, согнув­шись, тащили на плечах завернутые в материю или бумагу доски. Некоторые тащили за собой тележки, на которых лежало что-нибудь тяжелое для дачи. Чуть ли не каждому второму он за эти три сезона что-нибудь построил, выкорчевал, или исправил. Садоводы смеялись. Дети бегали между взрослыми. Солнце. Вос­кресный день. Почти все, после того, как доберутся до своих участков, собирались идти купаться на озеро. Он не смотрел в их сторону. Кивал головой в ответ на приветствия, и продолжал копать. Почувствовав присутствие за спиной, обернулся. Софья Ивановна радостно переводила глаза с него на лежащие поодаль бревна. Наверное представляла, как с завтрашнего дня на этом месте начнет расти дом.

- Здравствуйте Володя. Ой, вам совсем немного осталось!

Приперлась сука, злобно подумал. Он ненавидел ее сейчас. Не подвернись она ему вчера, сейчас лежал бы в кресле и смотрел телевизор. Безразлично произнес:

- Здравствуйте.

Меся глину сапогами, вылез на некопаное место, постелил на мох куртку и рубашку, и повалился на спину. Было жаль себя.

Она посмотрела на его раскинутые руки. Может хочет, чтоб она ему прибавила? У нее на книжке ровно две ты­сячи, чтобы расплатиться за дом. Она недавно получила стра­ховку. А эти сто рублей ей пришлось занять под премию. Они с дочкой думали купить на премию сапоги. Кому-нибудь одному. Ей или дочке. На ее сапогах треснула подошва, а дочке сапоги стали малы. Они думали носить их по очереди. У них одинаковые размеры. А он живет один (в садоводстве все знали, что Володька разведен, и даже пытались знакомить его с одинокими женщинами - владелицами участков), одет, обут (не может же мужчина сорока лет быть не обут), получает хорошую зарплату. Она знала, что он научный работник. Им наверняка хорошо платят. И работа у них сидячая. Не дергаются на конвейере, как она. И теперь этот здоровенный детина, который через два часа слупит с нее сто рублей, лежит на солнце и загорает. Хо­чет прикинуться больным, чтобы показать, как ему тяжело, и содрать с нее еще. Она не прибавит ни червонца. Она уже тоже ненавидела его.

- Устали? - весело спросила она. Он поморщился, таким визгливым и нарядным показался ее голос. Не подымаясь с земли, положил руку на грудь, там где болело, и негромко сказал:

- Болит чего-то.

- Сердце? Рановато!

Что ж ты хочешь гад, подумала она. Зарабатывать по сто рублей в день, и чтоб у тебя еще ничего не болело.

- Может, вы спросите у кого-нибудь лекарство?

Она вспомнила, что недалеко есть участок, хозяин которого всегда шамкал в разговоре из-за таблеток валидола во рту. Хозяин был на месте. И валидол был во рту. Он тоже приехал утренним поездом, и привез две досочки, найденные вчера во дворе около помойки. Теперь он передыхал, усевшись на эти досочки. Подставив лицо солнцу, жмурился как котик, болтал во рту валидол, и, чувствуя, как сердце успокаивается, думал, какой он хороший хо­зяин. Радуясь, что может помочь, он протянул две таб­летки, завернув их в газету.

- Пусть под язык положит, и сосет.

Он хотел пойти с ней, чтобы помочь на месте, но она сказала, что не надо.

- Парень здоровый. На нем пахать можно.

Садовод пожал плечами.

Засунув таблетку под язык, Володька лежал минут двад­цать, Потом сидел и пил сладкий чай с лимоном из термоса Софьи Ивановны. Принимая от нее кружку, бла­годарно смотрел в глаза, а она смущалась и думала, что, может быть, он ей на неделе вечером после работы позвонит. Одинокая женщина старше сорока лет может очень быстро менять свое от­ношение к мужчине на противоположное.

Дочка. Он закрыл глаза. Представил ее смуглое красивое личико. Вспомнил гортанный голос. Нужен ей этот велосипед. Еще грохнется. Как он в детстве падал. Но он мальчишка. Да и машины сейчас несутся как сумасшедшие. Шофера пьют. Может, еще и велосипедов нет в продаже. Ей нужен складной. У них в одно­комнатной квартире такая маленькая прихожая, что другой не поместится.

Почувствовав себя лучше, встал и начал копать. Софье было жутко смотреть на него. Он не говорил ни слова. Она предложила закончить, и хотела отдать деньги, но он, промычал — что-то недовольное.

Кончив, не глядя на нее, взял две протянутые пятидеся­тирублевые бумажки, и сунул их в бумажник. Конец.

Отнес на место инструменты, сложил вещи в рюкзак, и, закинув его за спину, побрел на станцию. Он как раз успел к вечернему поезду. Старался не шататься. Ноги выбрасывал перед собой, не сгибая в коленях. Надо двигаться экономичней, чтобы тратить меньше сил. Жарко. Не хватало воздуха, А глубоко вдохнуть он не мог. Сердце сразу кололо. Но это ничего. Надо только дойти до станции. А когда придет по­езд, суметь пробраться к раскрытому окну. Он отдышится. Воз­дух сам ворвется ему в легкие.

Слишком много людей на станции. Если б он уехал вчера. Все едут домой. Завтра на работу. Он не сможет пробраться в этой толпе. Ему не отдышаться.

Когда пришел поезд, его сразу оттолкнули. Толкаясь и ругаясь, все рвались в дверь. Он сумел пристроиться в середине, и толпа втащила его в вагон. Он споткнулся и встал. До окон было далеко. Все обливались потом. Он стоял, притис­нутый к скамейке. Его шатало. Он опирался на сидящих и стоя­щих, и тогда его отталкивали и говорили что-то злое, но он не слышал. Хотелось подумать хорошее. Он закрывал гла­за и представлял, как дочка в джинсах едет на новом велосипе­де, улыбается и кричит от восторга. Чистый асфальт после дож­дя и лужи. Она въехала в лужу, и едет прямо на него. Почему она не сворачивает? Ему в лицо летят брызги. Спицы мелькают. Она его сейчас ударит. Ее лицо стало совсем рядом. Он почув­ствовал страшную боль. Что-то рвалось внутри. И все: дочка, велосипед, вагон, пассажиры, жара, боль - стало быстро куда-то исчезать и заменяться чернотой.

Он повалился прямо на сидящую женщину. Голова его на секунду оказалась у нее на коленях, и, соскользнув, гулко стукнулась об пол.                               

                                         1988 г.