Бес

 

 

 

 

С чего это началось, не знаю. Может, с того, что у меня в школе по литературе пятерки были. Но после тридцати лет меня обуял писательский бес.

- Напиши, да напиши, - шепчет на ухо.

И я стал беса слушать. Один рассказ написал, потом второй. Написал третий и задумался. Зачем я их пишу? Бес опять на ухо шепчет:

- В конвертик их, и в редакцию толстого журнала.

Я так и сделал. Через месяц ответ. Не буду его долго пересказывать, но главный вывод такой: «Если можешь, не пиши, а?» Мне бы послушать умного человека, но, видать, бес уже надо мною большую власть взял. 

                                         1990 г.

 

Депутат

 

Зашел покурить к соседу. У него гость. Брат. Небольшой, толстенький. Невнятная речь. Пузырьки слюны в углах губ. Работает станочником. Депутат райсовета. По виду, дебил. Когда пошел на кухню, сосед махнул рукой ему вслед и засмеялся:

- Валерка то мой! Депутат!

- Так он у тебя, по моему, не совсем здоров.

- Да, - мотнул головой сосед. - Туда специально таких выбирают.

                                     1985 г.

 

Вечером

 

Шесть часов вечера. Трудовой Питер идет с работы. Я стою на углу у автобусной остановки. Здесь кольцо. Отсюда автобусы везут людей в новостройки. Черная, копошащаяся людская масса, непрерывно текущая из дверей метро, быстро заполняет, подъезжающие один за другим, пустые автобусы. Я не суечусь. Еще выходя из метро, заметил, что от остановки отошел мой номер. А он ходит редко.

Стоя недалеко от силящейся закрыться задней двери, смотрю на спины людей упакованных в автобусе, как селедки в бочке. И так они пакуются два раза в день всю свою жизнь. Автобус силится, как живой. Нет, не закрыться. Слышно, как водитель что-то кричит в громкоговоритель. Здоровенный краснощекий парень соскальзывает на асфальт из бочки - автобуса. Бегая между передней и задней дверью, он громко матерится и грозит кулаком, то кому-то в автобусе, то толпе, наблюдающей за ним.

- Ты, парень язык распустил, как скотину в огороде.

Какое образное сравнение.

Это уверенно сказала женщина пятидесяти с лишним лет. У нее суровое обветренное лицо. Наверное, уже не один десяток лет, работает она в каком-нибудь цеху. И так же покрикивает там на молодых парней. Но по образности сравнения ясно, что трудовая деятельность ее началась в селе.

- Да? А ты посмотри! - повернув к ней лицо, зло кричит парень. И резко выбрасывает руку к стеклу посередине автобуса.

Вся толпа смотрит туда. Женщина тоже. Смотрю и я.

За стеклом, ярко освещенный, стиснутый с обеих сторон, растерянно смотрит на улицу крупный, чисто одетый еврей очень интеллигентного вида. Тянет на профессора. Как минимум, на доцента. Сжатый со всех сторон пролетариатом, он, действительно, выглядит очень странно. Видно, что ему стыдно. Он видит через стекло, что-то кричащего, разъяренного парня и наблюдающую толпу. Он понимает. Говорят про него. И что-то нехорошее. Но он так стиснут, что не может даже пошевелиться.

- Видишь! - торжествующе и зло кричит парень. - Жиды уехали, а мы остались!

Женщина смотрит через стекло. Действительно, жиды сейчас уедут. Парень прав.

- Так вот об этом и надо говорить, а не материться, - рассудительно говорит она.

                            1 января 1990 г.

 

Люди

 

Отпуск. Лежу на пляже в маленьком городе на Днестре. Стараюсь что-то написать. Солнце палит так, что на бумагу каплет пот. Искупаешься, капает вода. С трудом удается сосредоточиться.

- Иван! Пока ты ходишь... Тебе бы только в шахматы играть!

Здоровенная украинская баба, пудов на семь весом, кричит своему мужику, а тот, раза в два меньше ее, в семейных трусах, прыгая между отдыхающими, бежит на ее голос с другого конца пляжа.

И как только прибежал Ваня, хохлушка с низкого старта рванулась в воду и, вцепившись в волосы, принялась топить и мутузить молодую приятную маленькую женщину. А эта маленькая женщина еще держит за руку ребенка. Что переживает этот ребенок?

Моментально у берега образовалась толпа. Кто-то пытается освободить женщину. Иван, ошалев от происходящего, крутит головой. Глядя на него, хочется верить, что не будь он чоловиком у этой бабы, дал бы ей с оттяжкой в зубы, так, чтобы она, вскрикнув, закрыла лицо руками, боясь получить еще. Вдруг, что-то большое мелькнуло в воздухе. Высокий молдванин молдаванин, как был в белой рубашке и черных брюках, забежал в воду, растолкал зрителей и, толкнув правой рукой Ивана, левой рукой наотмашь врезал хохлушке так, что она мешком полетела в воду. А дальше он, бережно взяв ребенка на руки, помог маленькой женщине выйти на берег. Оказывается, это ее муж.

Он стоит на берегу с ребенком на груди. Рядом маленькая женщина. В воде в одиночестве стоят Иван и хохлушка. Она кричит на Ивана, чтобы он вступился за ее поруганную честь. А он, косит глаза на стоящего на берегу громилу и старается объяснить ей, что НАШИ НЕ ПЛЯШУТ.

- Что случилось? - спрашиваю проходящих мимо зрителей.

- Бабы подрались, - смеются.

- А из-за чего?

- У одной ребенок другого водой обрызгал.

                                            1989 г.

 

Опоздали

 

Вы опаздываете когда-нибудь? Иногда? А куда-то мы все уже опоздали. Навсегда. Собственно, вся суета наша от того, что нам кажется, что мы догоним. Надо понять, что мы никогда никого не догоним, и прекратить это вредное занятие. Надо думать, как прожить и выжить. Тогда какой-то толк будет. А мы догоняем. В чем? В количестве подводных лодок? Но мы уже всех перегнали. Нам бы догонять по уровню и продолжительности жизни. А то скоро пенсионеров не будет. Люди будут умирать, не успев выйти на пенсию. Надо выбрать. Атомные подлодки, или продолжительность жизни. А мы этого не понимаем и суетимся, прыгаем. А поезд уже давно далеко ушел. Семьдесят лет мы этот поезд тормозили. Палки в колеса ставили. Но он, все-таки, от нас оторвался. И вот мы бежим сзади вприпрыжку и кричим:

- Мы хорошие. Играйте с нами.

Врем, конечно.

                              3 августа 1989 г.

P. S. Сейчас слышу что-то про Сколково. Российскую кремниевую долину. Опять Россия хочет выпендриться. Что она там собирается силиконить? Очень давно мой приятель из – лаборатории физики полупроводников, который давно работает в Англии, сказал, что «в мире существуе две физики, физика полупроводников и японская физика полупроводников». То есть, по его словам, физика полупроводников в Японии на очень низком уровне. И она не создает никаких долин. Когда японцы хотят что-то сделать, они покупают технологии. И России надо делать то же самое. Но она это делать не может. 

                                          2010 г.

 

 

План - 1

 

Самый конец того, что потом стали называть застоем. Начало восьмидесятых. Он стал чувствовать, что задыхается. Газеты воняли враньем. От телевизора тошнило. В советских фильмах вечно обсуждались производственные штучки дрючки. Единственной отдушиной был сам и тамиздат, которым снабжали знакомые диссиденты.

В этот день пришел с работы рано. Поставил греться еду, включил телевизор и уселся напротив.

Шел художественный фильм. Почти весь экран занимала симпатичная, тугобедрая деваха, которую надо было драть, драть и драть. Одета она была прекрасно. Видно было, что прежде, чем выпускать ее на экран, косметологи немало потрудились. Деваха сидела, закинув ногу на ногу, и курила. Гладкая и упругая нога. На нее вожделенно посматривал ПРОСТОЙ СОВЕТСКИЙ ИНЖЕНЕР. По сюжету фильма, кандидат в Гертруды (герои социалистического труда). И, пуская дым и красиво откинув руку с сигаретой, не глядя на инженера, Гертруда говорила телезрителю. Ему!

- Неужели вы не понимаете, что если Новосибирск не поставит нам трубы, завод не выполнит план.

Услышав это, взвыл, как от зубной боли, выключил телевизор и побежал курить на кухню.

План! План сволочи придумали!       

 

                                        1985 г.

                       

 

 

План – 2

 

Придя в институт, увидел приколотый к стенке список сотрудников лаборатории, которые должны были на этой неделе на один день поехать работать на овощную базу. Нашел в нем свою фамилию. Отнесся к этому равнодушно. За двадцать лет работы в академическом институте, который в газетах называли СТАРЕЙШЕЙ КУЗНИЦЕЙ НАУЧНЫХ КАДРОВ СТРАНЫ, и в котором, действительно, в разные времена работали люди, что-то сделавшие в науке, он провел на этой базе в общей сложности месяца четыре. Пережил четырех ее директоров, посаженных за воровство. У работы на базе был один недостаток, - надо было рано вставать. В институт они привыкли приходить не торопясь и уходить попозже. А на базу надо было приезжать к девяти утра. Зато уезжали в два или три часа дня. И ехали в родной институт. Работать, работать и работать допоздна во славу советской науки. Не за деньги же. Назвать то, что им платили, деньгами было нельзя. Он еще раз перечитал список и подумал, что неплохо было бы его сохранить. По своему, он был уникален. В списке было три доктора наук, примерно пятнадцать кандидатов и один лауреат государственной премии.

На базе быстро выяснилось, что делать нечего. Во всяком случае, такому количеству человек. Существовало постановление райкома КПСС, чтобы база привлекала на работу сотрудников академических институтов, и директор базы часто звонил в институт, что ему нужны сотрудники для работы. Создавал видимость деловой активности.

Их послали в бункер, в котором хранилась картошка. Надо было перебрать несколько контейнеров, в которых она сгнила. За два часа они все сделали. Женщина - старшая в бункере - сказала, чтоб они незаметно посидели и погуляли два часа, а потом она выпишет наряд. Без подписанного наряда уходить нельзя.

Он уселся на деревянный ящик у стены бункера, выпил чай, съел бутерброды, закурил и задумался о жизни. Другие сотрудники делали то же самое. Рядом беседовали два доктора наук. Оба были довольно неглупые люди, и он решил послушать.

- Ведь говорили же ему, - раздраженно говорил один доктор, - отмените прибыль, и стимулов не будет. Никто не захочет работать. А ему, как гвоздь в голову вбили. У нас пьян (план) будет! Пьян, - передразнил он ленинскую картавость. - Вот и получилось, пьян!

Все постоянные рабочие базы  сегодня были пьяны. Может, в этот день на базеполучка. А может быть, и нет. 

                             1982 г. 

      

 

        

 

 

 

Морж

 

Сегодня я отправился в баню. Налил в тазик кипятка, распарил в нем новенький березовый веник, и пошел в парную. Все усердно хлещут себя вениками. Я тоже не отстаю. Обратил внимание на седого, наверное, армянина с густыми, крупными, черными бровями. Его тело, руки и ноги покрыты длинными, черными волосами. Но голова совершенно седая. И очень живые, черные, крупные, маслянистые глаза. От этого он очень оригинально смотрится. Чем-то похож на Джигарханяна. Когда я уселся на лавочку в мыльной, снова увидел его. Он сидит в углу и отдыхает. Там у него тазик, шампунь и огромная белая мочалка из фторопласта. Пока я моюсь, периодически смотрю на него. Люблю смотреть на красивых людей. А он все сидит. Наверное, сердцу дает отдохнуть.

Напротив меня моется, по виду, рабочий. Простое русское лицо без морщин. Глаза немного лукавые. Несколько раз доброжелательно на меня посмотрел. Наверное, я ему понравился. Может, рост высокий, может борода. Когда стояли в очереди в душ, он пропустил меня вперед и сказал что-то уважительное, назвав на вы. А когда я вышел из под душа, прислонившись ко мне, сказал доверительно:

- Товарищ, сдается мне, там в углу морж (морда жидовская) сидит. Давайте спросим у него его моржиный паспорт.

И как доверчиво на меня смотрит. Я не выдержал, отвел глаза в сторону. Ну что ему сказать? Что я сам морж наполовину.

                            18 августа 1997 г.

 

 

 

Михаил Иванович

 

Это мой сосед по больничной палате. Ему восемьдесят один год. У него не работают ноги. Катаракта. Что-то с носом. Из него все время течет гной. Как он говорит, у него аденома. Надо делать операцию. Интересно, что пришел врач уролог, вставил ему в попу палец, покрутил, и сказал, что у него никакой аденомы нет. Отчего же он писает с трудом через каждые пятнадцать минут?

Он более или менее соображает. В отличие от моей мамы, которая спрашивала, живы ли Ленин и Сталин, Михаил Иванович спросил:

- Сталина расстреляли?

Обозвал его сволочью, и сказал, что мы были совершенно не готовы к войне. Сказал, что состоит в партии с тридцать второго года. Отставник. Кончил служить в сорок восьмом году подполковником.

- А чего же не дотянули до полковника? - спросил я легкомысленно.

- Я был восемь раз ранен. Четыре раза тяжело.

- А награды у вас есть?

- Пять орденов и двенадцать медалей.

- Какие?

- Два ордена красного знамени, отечественной войны (наверное, несколько) и красной звезды.

Если б не перестройка, он, наверное, лежал бы в Свердловке (почти шестьдесят лет партстажа).

Вечером я лежу с ним вдвоем в палате. Глядя в потолок, он говорит:

- Плохо наше дело. Ни хлеба, ни соли, ни спичек, ни хуя не стало. И в перспективе дела хуевые. - И подумав, добавляет, - я думаю, готовилась революция мирового масштаба.

- Вы так думаете?

- А как же! Все было, и внезапно все пропало. Не иначе, крупное воровство. Готовилась революция. Я слышал, что Молотов был замешан в воровстве.

 Далее Михаил Иванович говорит, что сын у него председатель кооператива. Делает разную хуйню (его выражение) и получает двенадцать тысяч.

- Я говорю ему, уходи, тебя посадят. Двенадцать тысяч, это разве честно?

Он не понимает, где находится и спрашивает:

- Где мы? В своей квартире?

- В больнице.

- Здесь все отдыхающие, которые получили путевки?

Отдыхающие он произносит, как ПОДЫХАЮЩИЕ, а, учитывая его собственную неопределенную судьбу, это звучит жутко.

Он обрушивается на Горбачева, за то, что тот купил в Америке дом.

- Коммунист хуев. Купил бы где-нибудь около Москвы.

Чувствуется, что его волнует и собственная судьба. Через неделю наше неврологическое отделение уходит в отпуск. Больных, которые могут топать домой (таких, как я), выпишут на работу, а тяжелых больных подымут на этаж наверх, в терапевтическое отделение. Где-то в подсознании у Михаила Ивановича отложилось, что его должны куда-то поднять, и он говорит:

- Нас, что, должны поднять наверх, на этаж.

Другой его сосед по больничной койке – Валерка попал сюда с приступом белой горячки. Допился до того, что ему стало казаться, что из головы у него лезут черви. Но он не верит, что у него была белая горячка, и говорит, что друзья сказали, что если бы он выпил еще один стакан, все бы прошло. Валерка смеется:

- Вниз на один этаж (ТАМ МОРГ).

                                           2000 г.