Борис Липин

 

 

Подспорье

 

 

Я ехал в полупустом вагоне электрички. Жаркий летний день. Середина июля. За окном знакомый пейзаж. За год я от него отвык, и сейчас реагировал спокойно. Даже с интересом. Это через месяц мне все здесь осточертеет и будет вызывать рвотную реакцию, а пока ничего. Через неделю начнется отпуск и я начну зарабатывать себе на жизнь. Работа у меня – хобби. А за хобби не платят. Честно говоря, я давно понял, что не хобби, и другие младшие научные сотрудники в нашем институте тоже поняли, что не хобби. Именно, потому что не платят. Но, все равно, все делают вид, что хобби, а, встречаясь после отпуска спрашивают, кто сколько нарубил капусты.

За окном, как декорации, проплывали садоводства. Участки на этом направлении начали давать лет пять назад, и сейчас везде кипело строительство. Взгляд равнодушно пробегал мимо каркасов щитовых домиков и застревал на срубах.

Светлый, выгоревший на солнце мох висел из каждого венца. Срубы стояли, как красавицы с распущенными волосами. Я сразу смотрел угол дома. Как срублено? В чашку, или в лапу? Деревенские говорят, что в чашку теплее. В деревне в лапу не рубят. Все дома в чашку. Зато в лапу лес экономится. Садовод часто рубит дом из леса, который рос на участке, да еще, если где подворует. Надо экономить.

Раньше я корчевал участки. У меня есть лебедка – лягушка на полторы тонны, которую на стройке купил за два литра водки. Пару лет назад я повысил квалификацию. Научился рубить дом.

В чашку я рубил только раз. Садовод богатый попался. Он купил бревна на лесоскладе, и у него было рядом два участка. Двенадцать соток. Теперь так позволяют. А в лапу рубил четыре раза.  

Дом в лапу – каждое бревно короче на метр. Венец – четыре метра экономии. Чтобы венец не разъезжался в лапе делается курдюк. Сверху небольшой выступ, а внизу углубление. Теперь лапу, если захочешь, не разорвешь. Садоводы ценят, когда сам говоришь, что будешь рубить с курдюком. Они не знают, что это, но понимают, что имеют дело с профессионалом.

У меня хорошая черта. Черта при рубке дома – главный инструмент. Хороший топор - большое дело, но, если черта гуляет, замучишься перемеривать бревна и махать топором. Надо хорошо провести на бревне линии чертой. Она не должна гулять. Расстояние между остриями должно быть фиксированным. Если черта хорошая, один раз отчеркнул, вырубил паз и лапу, и верхнее бревно ложится на нижнее, как влитое. А перемерить семиметровое бревно диаметром тридцать сантиметров, в котором плохо вырублен паз, непросто. Его надо брать втроем. Подымать на сруб. Потом снимать. Жуткое дело. Живот надорвешь. Мы даже срубы рубим по частям, чтобы не подымать бревна. Срубил нижнюю половину венцов, а верхнюю половину рубишь рядом. Надо работать так, чтобы не перемеривать. После того, как отчеркнул бревно, внимательно проведи две линии на нем фломастером и в атаку. 

Мох – большое дело. Он замаскирует все промахи. Я этой специальностью – рубить дома овладел, можно сказать, случайно. Мы корчевали участок, а рядом надо было рубить дом. Хозяин предложил, мы согласились и получилось хорошо. Научился.  

Когда рубили первый дом, к нам подходил дедушка - сторож садоводства. Наверное, он когда-то рубил дома. «Мху! Мху побольше! – говорил он и добавлял, - кабы не клин да не мох, так бы плотник издох!» Я понял, что это плотницкая пословица.

У меня три топора. Один – любимый. При рубке дома топор почти не тупится. Садится, конечно. Его надо все время подправлять камешком, и точить на электрическом точиле перед началом сезона, но это не то, что при корчевке. Там надо бить топором по корням в земле. А земля – это мелкие камни. К концу дня лезвие разобьешь в хлам. Только и слышно звяканье. Вечером на лезвие страшно смотреть. 

И нужно следить за топорищем, чтобы топор держался. Раньше я его мочил каждый вечер, а потом стал заливать перед началом сезона эпоксидкой. А то дерево сохнет, и топор плохо держится. Потом снова стал мочить. Эпоксидка разлетелась. В общем, я выхожу из этого положения.   

Главное, у меня есть хорошая тесла. Мне ее сделал кузнец Володя в механической мастерской института. Тесла – главный инструмент при рубке дома.

Я о ней сам додумался. Решил, что изобрел. Посоветовался с плотником Лешей в институте. Леша родом из Псковской области. Сказал, что это ерунда.

- Так не делают!

- Почему?

- Потому что, если бы так рубили, то отцы и деды наши тоже бы так делали!

А кузнец Володя родом с Волги. Он сказал, что у них в деревне все рубят дома с теслой, и за литр спирта сделал ее мне. Тесла – это топор, у которого лезвие не вдоль топорища, а поперек, и оно полукруглое. Удобно выбирать паз. Правда, когда выбираешь паз топором, сидишь на бревне и тюкаешь топором справа и слева, а с теслой нужно стоять наклонившись. Может голова закружиться. Один раз я себе чуть по ноге не стукнул. Сапог разрезал.

Хотя, если голова кружится, надо дома сидеть. Мне один раз попался напарник, который не мог стропила ставить. Голова кружится. Парень хороший, но больше я его с собой не брал.    

Я профессионал. Вид участков и полуголые, загорелые садоводы, которые провожали взглядами электричку, приятно успокаивал. Работы до черта. Даже спрашивать не надо. Только не отказывайся. Я возвращался в город. Ездил смотреть бревна для сруба. Мне позвонили по телефону, что хотят нанять плотников рубить дом. Пригласили посмотреть бревна и договориться о размерах сруба и цене. С ценой договорились быстро. Их было двое: муж и жена. Проводили отпуск на участке. Он – обгоревиший на солнце сутулый очкарик с полным отсутствием мускулатуры на руках, и она – курносая серолицая горожанка с тонкими ногами,  круглым задом и животом, обтянутыми синими тренировочными штанами. Они стояли передо мной с просительно-испуганными выражениями на лицах. Когда я назвал цену – две тысячи, муж промычал невнятно (наверное, ему сказали, что надо поторговаться), но жена выкрикнула: «Согласны!»

Участок недалеко от станции. Электричка ходит часто. Можно ездить в город за продуктами. Все хорошо. Но лучше всего были сами бревна. Толстые, прямые, сосновые бревна. Все примерно одной толщины. Наверное, на лесоскладе подбирали. Рубить дом из таких – одно удовольствие. Чем толще, тем лучше. Толще бревно – меньше венцов. У меня два напарника. Втроем мы срубим за две недели. На работе мне платят сто пятьдесят рублей в месяц. За две недели отпуска я заработаю столько, сколько за три с половиной месяца на работе.

Сидя в вагоне, я был почти доволен собой и жизнью. Думать, что будет, когда не смогу размахивать топориком, не хотелось. Иногда задумывался, и становилось страшно. Гнал эти мысли. Через стекло в упор грело солнышко, и жмурился, как котик, предвкушая заработанные деньги. 

Электричка в очередной раз замедлила ход. На перроне толпились садоводы. Через мгновение они стали пробегать по вагону, с размаху прыгая на свободные места. Напротив меня тоже кто-то сел. Поезд тронулся и снова за окнами будоражащий сердце пейзаж. Не поворачивая головы от окна, бросил несколько быстрых коротких взглядов внутрь вагона. Свободных мест достаточно. Можно спокойно смотреть на пассажиров. Никто не будет давить на психику, чтобы ему уступили место. Надо будет, я сам уступлю.

Напротив меня сидел крупный, загорелый мужчина моих лет. Между ног рюкзак. На коленях красные широкие ладони. Для садовода слишком аккуратный. Лицо приветливое. Оба уставились в окно. Незаметно начали разговаривать. Когда я видел красивый рубленый дом, восклицал что-нибудь неопределенное, а он поддерживал или скептически ухмылялся. Постепенно я заметил, что мои восторги по поводу архитектурных успехов садоводов оставляют собеседника равнодушным. Ему хочется переключить мое внимание. Сделать так, чтобы я радовался другому.

- Во! Во! Во! Наши! – вырвалось у него, когда мы проезжали расположенный прямо у железной дороги участок, явно не принадлежащий садоводству. Это была продолговатая изба, рубленая в чашку, с несколькими сараями и длинным, метров на сто участком, засаженным картошкой. – Вон, размахнулся!

- Ваши? А что значит – ваши?

- Те, кто после демобилизации. Тут везде наши. Скоро снова будем проезжать.

- Так Вы после армии?

- Да. После сверхсрочной.

- И где служили? – Я обрадовался возможности вспомнить армию. Двадцать лет прошло.

- Да я тут недалеко на складе работал. Отпустил с утра товар и свободен. Каждый день в двенадцать часов уже был дома.

Стало ясно, что спрашивать его, в каких он войсках служил, бессмысленно.

- А здесь, что вы делаете?

- Мы тут работаем. На железной дороге.

- И что, выгодно?

- Очень выгодно. Участок - бери соток сколько хочешь. Дом уже построен. Сажай, что хочешь. У нас один двенадцать свиней выкармливает. Отслужил двадцать пять лет, - пиши заявление и выбирай место получше. Вон! Вон! Еще один.

Мы проехали хорошо ухоженный хутор.

- Действительно здорово! А работы много?

- Почти ничего не делаешь! Правда, платят немного. Но зато хозяйство. Можно мясо сдавать.

Он долго рассказывал мне свою жизнь на участке около дороги и возможность сколько угодно сажать, кормить и сдавать. Делал это так радостно и простодушно, что я с удовольствием поддакивал ему. За две остановки до города он собрался выходить. Глядя на его лицо довольного собой человека, я, исключительно, чтобы сделать приятное ему, сказал:

- Я вас послушал, пожалуй, пойду сам к вам устраиваться.

И вот тут на лице у него появилось торжествующее и высокомерное выражение. Как-будто все сказанное было прелюдией, а сейчас наступил финал. Словно, он хотел вытянуть из меня эту фразу и добился своей цели.

- Не выйдет ничего!

- Почему? – я даже расстроился от его безапелляционного тона. Уже представилось, как я сижу вечером на скамейке около собственной избушки и смотрю на закат. А около моих ног лежит Шарик или Тузик. Это я-то, горожанин, который в деревне бывает только на шабашке.

- Когда я устраивался на работу, у меня уже было солидное подспорье в виде пенсии.

                                1988 г.