Бунину все время не везет

Борис Липин

Бунину все время не везет

Мои впечатления

Помнится, во время перестройки, когда лавиной повалили публикации, которым раньше место было в спецхране, вышла книга Валентина Лаврова "Холодная осень" (1989) о жизни Бунина в эмиграции. Я прочел и оторопел. Автор поливает грязью друзей и знакомых Бунина и заставляет его самого выпить за "полководческий талант Сталина". Факты жутко перевраны, а сам тон книги исключительно гнусный. Оказалось, что это буниновед в кавычках. Тогда еще был жив и здоров наш ведущий буниновед Александр Кузьмич Бабореко, и он дал достойную отповедь этому "опусу", назвав свою рецензию "Осенняя клюква" ("Новый мир", I, 1990). Я тогда поставил книгу на полку, решив больше ее не трогать. Но сейчас бегло просмотрел ее, чтобы проверить впечатление. Может, в чем-то был не прав?

Увы, прав. Самое неприятное, что Лавров все время искажает нравственную и политическую позицию Бунина. Видно, что сам он очень любит усатого батьку. И хочет убедить читателя, что и Бунин его любил. Много страниц, где он несет отсебятину, приписывая Бунину такие слова, которые тот никогда не произнес бы. А чтобы это выглядело правдоподобно, Лавров купирует подлинные куски бунинского текста. Так, на странице 284 он цитирует надпись Бунина на книге "Темные аллеи", подаренную Буниным Зинаиде Шаховской: "Декамерон" написан был во время чумы. "Темные аллеи" в годы Гитлера... Эту книгу (самую лучшую из всех моих прочих) я переплел бы для Вас, Зинаида Алексеевна, в кожу моего сердца! Ив. Бунин. ...". И читатель остался бы в приятном неведении, что же скрывается за многоточием после "Гитлера", если бы в России не вышла книга самой Зинаиды Шаховской "В поисках Набокова. Отражения.", (Москва, Книга, 1991), где писательница на стр. 228 приводит полный тест бунинской надписи: "Декамерон" написан был во время чумы. "Темные аллеи" в годы Гитлера и Сталина – когда они старались пожирать один другого. Ив. Бунин. ..." И все встает на свое место. Лавров пишет, что получил эту книгу из Парижа. Наверное, написал старенькой Зинаиде Алексеевне Шаховской, что любит Бунина, и получил книгу в подарок. Думаю, знай Зинаида Шаховская, что он будет так цитировать бунинскую надпись, подарка он не получил бы. Чтоб поставить точку в отношении Бунина к Сталину, хочу процитировать кусочек из письма Бунина к Алданову, написанного 10 марта 1953 года: "Вот наконец издох скот и зверь, обожравшийся кровью человеческой..." ("Октябрь", 1996, №10, стр. 150. Публикация А. Чернышева). Кстати, сам уровень этой публикации огорчает.

Очень много многоточий. Вместо целых писем печатаются куски.

Публикатор считает себя вправе своими словами пересказывать то, что хотели сказать писатели. Отсутствует литературоведческая культура. Это же не детский журнал, а литературный журнал для взрослых. Хочет редакция печатать литературные публикации такого уровня, ну, что ж, это ее дело. Почему ничего подобного не увидишь в "Новом журнале", который издается в Нью-Йорке? Что касается Лаврова, то я неоднократно видел его по телевизору, где он выступает, как буниновед. А сколько у нас еще таких лавровых. Я это к тому, что сейчас в российской периодической печати ("Литературная газета", 29. 11. 2000, "Известия", 12. 01. 2001, 1. 02. 2001, 10. О2. 2001) было несколько публикаций против директора Русского архива в Лидсе (Англия) Ричарда Дэвиса. Там хранятся архивы Бунина и Леонида Андреева. Авторы публикаций возмущаются этим и говорят, что архивы должны храниться на родине. Кстати, Лавров в свое время (Альманах "Прометей", том 14, Москва, 1987) этим тоже возмущался. Авторы публикаций должны бы прежде всего помнить и знать, как Бунин и Андреев относились к тому, что творилось на родине, и как родина относилась к тому, что об этом писатели говорили, думали и писали. Думаю, очень хорошо, что архивы хранятся в Англии. Тем более, что хранятся они там на законных основаниях. Публикации Ричарда Дэвиса отличаются исключительной добросовестностью и полнотой. А хранись архивы здесь, мы бы увидели многоточия, а многого бы и не увидели.

И вот в серии ЖЗЛ (Издательство "Молодая гвардия", 2000) вышла новая книга о Бунине. "Иван Бунин". Автор - Михаил Рощин. В предисловии он сообщает, что "пережил многолетнее бурное увлечение Буниным". Не забыл упомянуть, что учился в Литинституте с Юрием Казаковым и познакомил последнего с прозой Бунина. Но если о Казакове можно сказать, что общение с прозой Бунина пошло ему на пользу, то о Рощине этого сказать нельзя. Правда, один литературный критик сказал мне, что когда-то Рощин написал повесть "Бунин в Ялте", которой все зачитывались. Я понял, что и критик тоже. Это, кстати, его характеризует. Написана повесть была в 1968-м году, когда массовому читателю было очень мало известно о жизни Бунина, и тогдашний интерес к ней вполне естественен.

Рощин эту повесть или рассказ в книгу поместил, сообщив, что, когда он ее написал, ее похвалил мэтр - старик Катаев.

Хорош мэтр, который украл дачу у Эренбурга, пока тот был на Западе, и про которого сам Бунин в "Окаянных днях" написал: "цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен". Есть какие-то нравственные критерии, которые нельзя переступать, когда пишешь о Бунине.

Литератор Александр Бахрах, который несколько лет прожил на вилле у Бунина, пишет, что осенью сорок первого года он беседовал с Андре Жидом, и тот сказал: "Да, вы не отдаете себе отчета в том, какой у вас крупный современник". Имея в виду Бунина. Похоже, Рощин себе этого отчета не отдает.

Начать с того, что половину книги занимает цитирование вышедшего на Западе в 1977-м году трехтомника дневников Бунина и его жены. Возможно, это нарушение прав издательства.

Причем, цитируются эти дневники удивительно небрежно, с ошибками, часто непонятно, где говорит Бунин, а где его жена, а когда Рощин пытается их комментировать, делает это совершенно безграмотно. Видно, что он совершенно не знает, ни биографии Бунина, ни биографии людей его окружавших. Иногда это выглядит кощунственно. Вообще, он готов цитировать кого угодно. Тут и "Грасский дневник" Галины Кузнецовой, и "Курсив мой" Нины Берберовой, и воспоминания Андрея Седых, и мемуары жены Бунина, и воспоминания других людей. Даже рассказ самого Ивана Алексеевича "Генрих" он ухитрился воткнуть в книгу. Лишь бы заполнить объем. Странным образом в конце книги появляются документы КГБ и МИД с грифом "Секретно", причем, Рощин таинственно сообщает, что то, как они попали к нему, - "сюжет для отдельной книги". Это настораживает. Пахнет серой. Что касается мемуаров Нины Берберовой, то она ак тивно не любит Бунина и все время врет про него. То у нее Бунин в феврале сорок пятого года в Париже поехал к советскому послу пить за здоровье Сталина, хотя он в это время был на юге Франции, то съел у нее на дне рождения всю колбасу. На эту удочку попадались люди, причисляющие себя к литературоведам. Так, Бенедикт Сарнов, начитавшись Берберовой, разразился статьей об этой несчастной колбасе ("Литературная газета", №7, 1993). А дальше в статье шли бредовые рассуждения о том, что Чехов бы колбасу не съел, поэтому он настоящий интеллигент, а Бунин нет, и сводилось все к тому, кого можно считать настоящим интеллигентом, и что такое интеллигент. Тут и Ленину, обещавшему в беседе с Анненковым вырезать интеллигенцию, приговаривая свое знаменитое "дзык, дзык", находилось место. В общем, чего не напишет советский критик, когда своих мыслей нет, а писать надо. Кушать хочется. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

То, что Берберова врет о Бунине, говорили и писали люди, хорошо его знавшие. В частности, Зинаида Шаховская ("Книжное обозрение", №10, 1990). Но не надо быть Зинаидой Шаховской, чтобы, сравнив прозу Берберовой и Бунина (если можно сравнивать несравнимое), понять, что не ее дело рассуждать о месте Бунина в русской литературе. Но Бог с ней, с Берберовой. Посмотрим, что же пишет сам Михаил Рощин.

Начать с того, что на стр. 13 он сообщает, что Бунин "родился 23 октября (ст. ст.) 1870 года". Вот какое наукообразие! Даже стили указаны. Но 23 октября, это как раз дата рождения по новому стилю. А по старому стилю Бунин родился 10 октября.

На странице 32 Рощин пересказывает эпизод из воспоминаний многолетнего друга и помощника Бунина - Андрея Седых, который ездил с Буниным в Стокгольм на церемонию вручения Нобелевской премии, как корреспондент "Последних новостей". Шофер такси везет в Париже куда-то Бунина и Андрея Седых. Бунин употребляет несколько крепких русских выражений. Рощин пишет, что шофер обернулся и сказал: "Я угадал, господа, должно быть, мсье офицер русского флота?" Но в двадцатые годы в Париже большинство шоферов такси были русские. Бунин тоже выражался на русском. При чем тут "мсье"? А вот как передает эту фразу очевидец - Андрей Седых: "шофер обернулся к нам и добродушно, словно вся эта ругань к нему не относилась, сказал:

- А вы, господин, должно быть из моряков? Ловко выражаетесь."

И сразу меняется весь рисунок эпизода. Начинаешь представлять Париж двадцатых годов и среду, окружавшую Бунина.

Зачем Рощину, если уж он решил передирать мемуары современников Бунина, вносить отсебятину, которая искажает то, что было на самом деле?

Таких мест, где Рощин неправильно цитирует современников Бунина, много. Перечислять все нет смысла. Может, это делается, чтобы не ставить кавычки и выдавать текст за свой?

Но о некоторых местах в книге стоит, все-таки, сказать.

На стр. 55 Рощин упоминает писателя Бориса Зайцева, с которым Бунины "дружили всю жизнь, особенно в годы эмигра ции". А на стр. 134 Рощин пишет, что "Михаил Осипович Цет лин, критик, литературовед, эсер, и его жена Мария Самойлов на были большими и самыми верными друзьями Буниных, всегда помогали, до последнего часа и Ивана Алексеевича и Веры Николаевны, когда Бунина уже не стало". Но Михаил Осипович Цетлин, если бы и хотел помогать "до последнего часа и Ивана Алексеевича и Веры Николаевны", не мог этого сделать, так как сам умер в 1945-м году, за восемь лет до кончины Ивана Алексеевича, а что касается Марьи Самойловны, то она сама, находясь в Нью-Йорке, наслушавшись, не без помощи парижских корреспонденций, сплетен о просоветской позиции Бунина (чего на самом деле не было), в декабре 1947-го написала ему письмо, в котором заявила, что "я должна уйти от вас" (Буниных - Б.Л.). То есть, в один из самых тяжелых периодов в жизни Бунина помогать отказалась. Письмо это она разослала русским эмигрантам в Нью-Йорке и послала во Францию, но почему-то не Бунину, а Зайцеву (хотя прекрасно знала все адреса Бунина), причем, в незапечатанном виде, и тот показывал это письмо всем, кому не лень. Бунин с женой в это время были на юге, а Зайцев в Париже, и некоторые парижские знакомые Буниных узнали содержание письма раньше их. То есть, Цетлина и Зайцев, переврав позицию Бунина, сделали все, чтобы письмо прочло, как можно больше людей. Вели себя крайне непорядочно. Письмо содержит довольно глупые обороты, даже утверждения Цетлиной, что она продолжает любить Бунина. Как писателя, конечно. В результате, Иван Алексеевич и Вера Николаевна написали Цетлиной по письму, после которых дружба и помощь закончились.

Вся эта история изложена в 84-м томе Литературного наследства с поправкой на время (1973 г.), в которое этот том составлялся. Кстати, Рощин в конце своей книги указывает этот том в перечне источников, которыми пользовался.

Поведение Зайцева Вера Николаевна помнила до конца жизни, и через много лет после смерти Бунина, в 1961-м году, на пороге собственной смерти "бойкотировала" восьмидесятилетний юбилей Зайцева. Об этом писал, как его называл Бунин, лучший литературный критик эмиграции - Георгий Викторович Адамович в письме поэтессе Софье Юльевне Прегель. Сам Зайцев о своем "дружеском" поведении, отравившем последние годы жизни Бунина, молчал много лет. Только в 1966-м году в заметке "Тринадцать лет", напечатанной в парижской газете "Русская мысль" (10.XI.1966), он написал: "...Лишь за несколько дней до его (Бунина - Б.Л.) кончины я написал ему письмо, точно восстанавливающее факты. Ему думаю, было уже все равно. Ответа не получил. На пороге стояла смерть." Это последнее письмо Зайцева, датированное 9 октября 1953 г. (Бунин умер в ночь с седьмого на восьмое ноября) опубликовано ("Новый журнал", Кн. 140, стр. 180-181). Вот его текст:

"Дорогой Иван, ты, вероятно, очень удивишься, получив это письмо. Я сам отчасти удивлен, тем не менее пишу. Последнее время разбираю письма и привожу их в порядок. Твои у меня давно собраны, но на днях попалось еще одно, очень дружеское по тону. Попалось и письмо Веры, напомнившее мне Грасс и хорошие наши дни, о которых никогда не забываю. Но главное, сейчас я перечитал (в который раз!) чеховского "Архиерея", рассказ этот ни к тебе, ни ко мне не имеет ни малейшего отношения - кроме того, что мы оба чрезвычайно высоко его ставим. Но он настолько сейчас взволновал и как-то возбудил меня, что я уже не могу не написать тебе. Может быть, это глупо. Даже весьма вероятно. Но я всегда делаю то, что хочу. И сейчас именно так.

У меня есть просто желание послать тебе добрые чувства. Пришла такая минута. Я ее не звал (м. б., это мой грех), она сама пришла. Хочу еще сказать, что в этом тяжелом, что было и есть между нами, огромная доля недоразумения. Ошибки может делать каждый, и все мы их делаем, но одно я знаю наверно: никогда никакого зла я тебе не делал (хотя ты, наверно, думаешь, что делал). Это дает мне большую свободу действий и сейчас, повинуясь внутреннему порыву, с совершенно открытым к тебе сердцем я просто хочу пожелать тебе всего, всего доброго - здоровья, хорошего душевного состояния и покоя. Вчера я был в Сергиевом Подворье (день св. Сергия). Владыка Кассиан в слове с амвона привел из ап. Павла: "Праведность, мир и радость в Св. Духе" - это и есть самое главное, а все остальное: раздоры, "вражда", Иван Иваныч и Иван Никифорович, - это все пустяки.

Мне ничего от тебя не нужно. Мысленно я обнимаю тебя, Вере прошу передать привет, Зурова очень жалею. Дай Бог Вере сил.

Борис."

Учитывая, что Бунин умирал, а из текста можно понять, что автор письма это знает, складывается впечатление, что пишет Иудушка Головлев. Нет никакого "точного восстановления фактов", а есть набор бессвязных слов, пожелание Бунину "всего хорошего" и в качестве "последнего прости" слова - "Мне ничего от тебя не нужно". Интересно, что можно было хотеть от умирающего Бунина? Это иезуитский номер. Пять лет дожидаться, и только накануне смерти великого писателя написать ему письмо, "точно восстанавливающее факты", хотя, как мы видим, никакого восстановления фактов нет. Георгий Адамович писал об остроумии Гиппиус, которая в эмиграции назвала одного православного философа, источавшего елей, "подколодным ягненком". Думаю, это определение подходит и Зайцеву.

Действительно, когда берешь книгу статей Зайцева и начинаешь их читать одну за другой, то от елея, которым все пропитано, начинает тошнить. А в недавно вышедшей в России книге статей Н. А. Струве Б. К. Зайцев назван "писателем - праведником".

Честно говоря, при чтении, одной за другой, статей книги Струве, чувствуешь тот же елей. А в беседе с Юрием Казаковым в 1967-м году в Париже Зайцев сказал: "Я ничего против него (Бунина - Б.Л.) не делал решительно." ("Новый мир", VII, 1990).

На стр. 183 упоминая Зурова, который был не совсем психически здоров, Рощин пишет, что "В. Н. любила его, как сына (или более)". Намек исключительно гнусный, тем более, что совершенно беспочвенный. Сам Иван Алексеевич писал о материнском чувстве Веры Николаевны к Зурову и говорил, что терпит его ради Веры.

На стр. 237 Рощин в очередной раз цитирует дневник Буниных, - то место, где Вера Николаевна рассказывает об ужине, на котором Бунин встречался с Симоновым. "... Были у нас и Тэффи с Банин (переводчица), которая внесла большое оживление. ..." Надо сказать, что слова "переводчица" в дневнике нет. Оно вставлено Рощиным. Удивительно, зачем в этой компании, где все прекрасно говорят по-русски, переводчица. Но Банин никакая не переводчица. Банин, - это Ум-эль-Банин, французская поданная, азербайджанка по национальности, приятельница Тэффи. Небольшое время Бунин был ею увлечен. Чисто платонически, учитывая разницу в возрастах. Она даже написала об этом повесть "Последний поединок Ивана Бунина", которая с небольшими сокращениями была опубликована в журнале "Литературный Азербайджан" (№9, 1988).

Но вершины своей Рощин достигает на стр. 171, где пишет, что русские писатели, это ни много ни мало, как "христиане хреновы". Эти хреновые христиане - Иван Алексеевич Бунин и Илья Исидорович Фондаминский, рассуждающие о достоинствах и недостатках русского народа.

Много веселья должен доставить читателю рассказ Рощина на стр. 238 о встрече на даче Вознесенского госсекретаря США Шульца с советскими писателями. Рощин пишет, что ему "запомнилась речь неглупого Шульца". Это же надо! Министр иностранных дел великой страны, оказывается, "неглупый"! Повезло американцам. Господи, как богата Россия... людьми не совсем умными!

В конце книги он снова радует читателя сообщением, что Бунин родился 10 ноября по новому стилю. "Ошибся" ровно на месяц.

Мне сказали, что Рощин болен. Но во первых, кто сейчас здоров, а во вторых я сам хочу процитировать небольшой кусочек из письма Веры Николаевны Муромцевой-Буниной Андрею Седых. В этой части письма описывается, как Бунин работал над книгой о Чехове в последний день своей жизни.

"Я же помнила, что где-то читала, что Антон Павлович родился 16 января, а 17 января день его ангела. Но И. А. недоверчиво относился к этому, ... я тоже забыла, где я об этом прочла. И неожиданно дошла до письма от 16 января 1899 года, Ялта... "Сегодня день моего рождения: 39 лет. Завтра именины. ..."

- Вот видишь, я права, а не биографы и не историки литературы, - улыбнувшись сказала я.

- Пожалуйста, отметь это и подчеркни, и заложи страницу - это очень важно."

А ночью Бунин умер.

Я хотел напечатать свое впечатление от книги в "Новом литературном обозрении", но мне ответили, что могли бы напечатать рецензию, если бы я критиковал концепцию, которую излагает Рощин, а я только ругаю его, причем, грубыми словами.

Я сказал, что у Рощина нет никакой концепции. Потом подумал, что концепция есть. Как говорил Шарапов в фильме "Место встречи изменить нельзя", - "захотелось капусты по легкому срубить". Но ведь нельзя же ее на Бунине "рубить".

Хочется упомянуть еще об одном "культурном" событии.

Мне довелось прочитать много воспоминаний о Бунине. И всегда, когда речь заходила об обстановке на вилле Буниных, авторы воспоминаний писали, что не вправе касаться этих сложных тем. И вот нашлась какая-то Дуня Смирнова, сообщившая телезрителям в программе "Антропология" Дмитрия Диброва, что очень любит Бунина, которая написала киносценарий об этих "сложных" темах. И любители клубнички, не читавшие ни "Деревни", ни "Суходола", ни "Жизни Арсеньева", повалили смотреть на лесбийскую любовь. Почему не читали? Я думаю, если бы читали, не пошли смотреть бы этот фильм. Я его не смотрел и смотреть не пойду. Противно. А ведь сколько было великих и трагических для русской литературы, да и для России, событий, непосредственным участником которых был Бунин.

Хочу воспользоваться мнением современника Бунина. Как пишет Александр Кузьмич Бабореко, когда готовился 84-й том Лит. наследства "Иван Бунин", он написал тогда еще живому Георгию Викторовичу Адамовичу письмо с просьбой написать воспоминания о Бунине. Но увидели свет в нашей стране эти воспоминания только в 1988-м г. ("Знамя", IV, 1988). Среди прочего, Адамович рассказывает о беседе с Буниным во время войны. Он тогда жил в Ницце, а Бунин в Грассе. Оба городка были рядом, и они часто встречались. В одну из встреч забрели в кафе. Дальше я цитирую Адамовича: "Мало помалу Бунин сделался по хмельному возбужден и принялся говорить о себе, о своих семейных и домашних делах, о близких ему людях. В первый и единственный раз я слышал от него нечто вроде "исповеди горячего сердца", невозможной, немыслимой, если бы он не находился в состоянии, когда ему нужен был слушатель. Непривычная его откровенность меня сначала смутила, - коньяка я не пил, а пил черный кофе, - но потом, почувствовав с его стороны дружеское доверие, сам стал кое о чем его расспрашивать, припоминая то, что иногда замечал или о чем догадывался. Передавать содержание беседы, даже в самых общих чертах, я не считаю себя вправе и надеюсь, никто из биографов Бунина не упрекнет меня в излишней щепетильности. Ничего порочащего для кого-либо из людей бунинского окружения в его словах не было, не в этом дело. Но не рано ли было делиться всем тем, чем поделился он, не совсем владея собой, отчасти даже против воли? Не следует ли подождать, скажем, несколько десятилетий, прежде чем предаваться подобным изысканиям и комментариям? Да и тогда, даже и тогда, окажутся ли эти изыскания и комментарии оправданны? Во всяком случае, я убежден, что сам Бунин возмутился бы вмешательством в его личную жизнь, когда бы допущено оно ни было - теперь или через полвека."

Это мнение Адамовича.

Даже тот же Борис Константинович Зайцев, когда в вышеупомянутой беседе с Юрием Казаковым посчитал, что сказал лишнее, написал потом ему в Москву, что "тогда слишком много разболтал Вам о Бунине, о его сердечных делах (...) - очень прошу, держите это про себя, сведения такие не для публики, слишком личное. Так что надеюсь на Вашу сдержанность".

А теперь выскажу собственное мнение. Думаю появление сценаристки Дуни - "любительницы творчества Бунина" и режиссера, взявшегося ставить этот фильм, и то, что никто не сказал ни слова против, и то, что фильм даже выставлялся на каких-то фестивалях, и кто-то получил какую-то премию, характеризует мораль нашего общества. Или ее отсутствие. Чему ж нам удивляться, что у нас чиновники воруют, если у нас ставят такие фильмы и пишут такие книги. И общество, или рукоплещет, или равнодушно проходит мимо. Как говорил чеховский "человек в футляре", если учителя ездят на велосипеде, ученикам остается только ходить на голове.

Я думал, что подобное отношение к великой русской литературе - свойство писателей живущих в нашем отечестве. Но, когда стал читать повесть Довлатова "Ремесло", то наткнулся на его злую издевку с большой примесью вранья в адрес Андрея Седых, который в качестве корреспондента "Последних новостей" ездил с Буниным в Стокгольм, когда Бунин получал Нобелевскую премию и потом дружил с семьей Буниных много лет и организовывал материальную помощь Бунину до его смерти. Как я понимаю, Довлатов сделал это все ради красного словца.

Правда, дал ему другую фамилию - Боголюбов, но, когда я понял, о ком идет речь, мне стало противно это чтиво. Честно говоря, и сам Довлатов стал противен. Человек, любящий русскую литературу, не мог такого написать. Ведь, именно, Андрею Седых написала жена Бунина большое письмо о последнем дне жизни Бунина. Думаю, выбор ее был не случаен. Литературный критик, про которого Довлатов писал, что это лучший литературный критик Ленинграда, сказал мне, что писать про людей гадости, - неотъемлемое качество Довлатова. Писал бы гадости про себя.

А какой, к примеру, замечательный рассказ о Бунине - мальчике ("Учитель словесности") написал человек, действительно, любящий его творчество, - Юрий Нагибин. И киносценарист он был прекрасный. Жалко, что не написал сценарий про Бунина.

Когда-то Розанов сказал что-то вроде того, что сам то я бездарен, да тема моя талантлива. Перефразируя это выражение, хочу сказать, что сами то мы люди простые, да писать рвемся о Бунине.

Попорядочнее надо быть. И поаккуратнее.

А мы не можем. Почему?

Думаю, ответ на это надо искать в воспоминаниях людей, знавших Бунина. Зинаида Шаховская пишет, что Бунин "ненавидел коммунизм за его хамскую тупоголовость, за разрушение прошлого, без которого нет и будущего, за погашенье духа и творчества, за убийство России, потому что без преемственности нет и культуры, - а цепь культуры была прервана насилием и, может быть, навсегда ..."

Мне кажется, в этом "навсегда" все дело. Пока мы сами внушаем окружающим, что занимаемся литературой, все кое-как проходит. Но когда мы прислоняемся к тем, из-за кого русская литература считается великой, наша нравственная уродливость сразу вылезает наружу. Она видна даже в том, как мы прислоняемся.

8 августа 2001 г. Борис Липин.