Борис Липин

 

КОТЛОВАН

 

 

 

Я недоволен перестройкой. Одни просят у меня почитать. Другие делятся впечатлением о прочитанном. Все вместе спрашивают, что вышло. Книги на прилавки хлынули, как писал классик, стремительным домкратом. Меня это радует. Но есть теплая грусть. Я столько лет печатал по ночам, доставал фотобумагу, слеп при красном свете (фотопленку МИКРАТ-200 для пересъемки текстов можно заряжать при красном свете), переснимал книги, ездил за тамиздатом в другие города, специально оформлял командировки, а теперь любой подпишется на журнал и прочтет. Сотрудник спросил, нет ли у меня «Котлована».

- Есть, - говорю, - фотокопия.

В спину мне другой.

- Он в «Новом мире» напечатан. Я принесу.

- Так что, - говорю, - приносить, или у Женьки возьмешь?  

- Я в журнале почитаю. У тебя, наверное, шрифт мелкий?

Шрифт в фотокопии действительно мелкий. Я тогда бумагу экономил. Правда, на «Новый мир» я тоже подписан.

- Как хочешь. У меня в фотокопии послесловие Бродского.

- А что, с его послесловием «Котлован» котлованистей? – засмеялись оба.

- Послесловие хорошо написано. Бродский интересную мысль протащил.   

- А в «Новом мире» чье послесловие?

- Залыгин предисловие написал.

- Обойдусь Залыгиным.

Закурили. Пусть читает «Новый мир». Хоть мне кажется, что послесловие Бродского, если над ним хорошо подумать, стоит «Котлована», но Платонова будут читать. Значит, котлован больше копать не будем. Или будем? Может, я переоцениваю роль книг? 

Горький сказал: «Всем хорошим во мне я обязан книгам». Сейчас мне кажется, что хорошего в нем ничего нет. Проза плохая. Поездка на Соловки, дифирамбы чекистам, дружба с Ягодой, который убил Максима, и фотографии со Сталиным заставляют думать, что он больной на голову.

Тексты писем Сталину убеждают, что он нравственный идиот: «Замечательно, даже гениально, поставлен процесс вредителей. Я, разумеется, за "высшую меру", но, м. б., политически тактичнее будет оставить негодяев на земле в строгой изоляции. Возможно, что это оказало бы оздоровляющее действие на всех спецев и заткнуло глотки врагам, которые ждут случая поорать о зверстве большевиков. Но - разумеется - надобно создавать своих спецев, своих!

Сердечный мой привет Вам, дорогой товарищ».

Написано в декабре 1930-го года в Сорренто. Из Италии хлопочет о высшей мере для спецев (sic) в СССР. Поистине, он заслужил все, что с ним произошло.   

Можно понять Булгакова и Замятина, которые писали письма Сталину. Они были внутри страны, которой руководил бандит. Но Горький бандитов кормил, задолго до того, как они пришли к власти. Ильич к нему на Капри отдыхать ездил.  В шахматишки на солнышке с Богдановым сражался, а Максимыч наблюдал за ними, воткнув кулачок в подбородок. Наверное, Ильич приезжал на деньги Горького. Сам он не зарабатывал. Разве что, эксами со Сталиным и Камо. Но это заработок, за который надо оставшуюся часть жизни провести на Сахалине. Мне кажется, Ильичу там самое место. Редкостный мерзавец.

Подростком я смотрел фильм про революцию (будем ее так называть) 1905-го года. Главные герои – Николай Бауман и Савва Морозов. Савву играет Ефим Копелян. В фильме долго жуется кризис Саввы, который и революции помогает и рабочих эксплуатирует - капиталист. Кризис неразрешим – Савва покончил с собой. В финале звучат обличительные слова Баумана, которого к тому времени тоже убили, обращенные к Савве. Но Николая Баумана убили царские опричники – он погиб за счастье народа, а Савва Морозов смалодушничал, не смог целиком уйти в революцию, и сам свел счеты с жизнью. Только в начале перестройки я узнал, что все было по-другому.

Историк Юрий Фельштинский пишет: «Весной по Москве и Петербургу поползли слухи, что Морозов сошел с ума. ”Сегодня напечатано в газетах и ходит слух о том, что Савва Тимофеевич сошел с ума, - писал Станиславский жене 13 апреля 1905 года. - Кажется, это не верно”. У семьи были все основания считать, что Морозов болен. 100-тысячный страховой полис Морозова оказался выписанным ”на предъявителя” и отдан Андреевой, причем Андреева предупредила Морозова, что отдаст деньги большевистской партии. 15 апреля медицинский консилиум нашел у Морозова ”тяжелое нервное расстройство” и рекомендовал уехать лечиться за границу (подальше от Андреевой, Горького, революции и революционеров). В сопровождении жены и личного врача Н. Н. Селивановского Морозов уехал во Францию, сначала в Виши, потом в Канны, где остановился в гостинице ”Роял”. К этому времени по многим совпадающим свидетельским показаниям он навсегда отказал большевикам в дальнейшем финансировании. Еще в середине апреля, перед самым отъездом во Францию, Морозов окончательно рассорился с Горьким. Ранее того, в начале февраля, в присутствии Зинаиды Григорьевны, он отказал в деньгах Красину на организацию Третьего съезда РСДРП. Вторично приехав к Морозову в конце апреля, уже в Виши, Красин снова получил отказ: ”Нет! Нет и нет! Денег для вас, милостивые государи, больше у меня нет!”, - услышала из другой комнаты Зинаида Григорьевна обрывок разговора. На следующий день Морозов с женой переехали в Канны.

Вечером 13 (26) мая, в четыре часа дня, Савву Тимофеевича нашли в постели с пулей в сердце. ”В этой смерти есть нечто таинственное”, писал Горький Е. П. Пешковой, услышав о смерти Морозова и еще не зная, что произошло. Мне почему-то думается, что он застрелился. Во всяком случае, есть что-то темное в этой истории. Какая проницательность (Фельштинский издевается – Б. Л.). Самым темным в этой истории было появление в Каннах Красина.

6 сентября 1906 года Андреева, находившаяся в это время в курортном городке Адирондак (в штате Нью-Йорк), написала своей сестре Е. Ф. Крит, у которой на воспитании находились брошенные Андреевой дети. В этом письме она сообщила, как именно будут разделены деньги: не более тысячи адвокату Морозова Малянтовичу; 60 тысяч – Красину; 15 тысяч – долг Пятницкому; ”все, что останется, тебе на расходы”.

Родственники Морозова пытались опротестовать страховой полис. Состоялся судебный процесс. Его выиграла Андреева. По окончании дела ”финансовый отдел” Большевистского центра (Ленин, Красин и Богданов) получил из рук Андреевой 60 тысяч рублей. Ведал всеми этими операциями Красин».

Есть много свидетельств, что Савву Тимофеевича Морозова убил Леонид Борисович Красин – легендарный Никитич, воспетый Василием Аксеновым в «Любви к электричеству». Кажется, Аксенов потом отрекся от этой белиберды, написанной в СССР. Лучше бы он ее не писал. Фельштинский пишет: «Т. П. Морозова, правнучка Саввы Тимофеевича, в статье ”Загадочная смерть Саввы Морозова” пишет, что Зинаида Григорьевна, жена Морозова, ”утверждала, что Савву Тимофеевича застрелили. Будучи рядом с комнатой, где находился Савва Тимофеевич, услышала выстрел. От испуга на какое-то время она остолбенела, затем вбежала к нему. Окно было распахнуто, и она увидела в парке убегающего мужчину”.

По парку зигзагами (профессионально) бежал Никитич.

Может, Ильич с Богдановым резались в шахматишки у Горького на Капри на деньги убитого Морозова? Какой чудный сюжет. И никто не написал еще на него сценарий. Как бы славно все смотрелось. Какие могут быть репризы! Максимыч возмущается: «Как же так! Убивать нехорошо! Мы так не договаривались!» Ильич ему: «Ты, что, тоже завещание написать хочешь? Садись и пиши! Мы тебя не больно зарежем! Или застрелим прямо в сердце! На твои деньги тысячи агитаторов понесут правду рабочему классу! Решайся, Максимыч!» Тут Максимыч задумается глубоко, глотнет дым из трубки, воткнет второй кулачок в подбородок и пробурчит: «Хуево!» «А ты, батенька думал, что осуществить пролетарскую революцию в отсталой стране легко? - улыбнется Ильич, - это тебе не Марью Федоровну трахать! Тут классовая ненависть нужна! Как скажем, так и решим! И про тебя с Марусей решить можем! Раз, и пожалуйте бриться! Раз, и в дамки! Никого не пощадим! Ни тебя, ни Маруси!» Тут Ильич забился в припадке. Упал на доску, сгреб руками фигуры, грызет их зубами, поднял голову, и Горький ахнул: глаза у Ильича безумные, в уголках губ пузырится пена, и тихонько скулит по-волчьи. В этот момент, словно мягкая, но когтистая лапа сжала Горькому сердце, и он понял, что пойдет за этим человеком на край света. Всех предаст и все продаст.

Есть афоризм, который звучит так: «Основной вывод истории в том, что из нее не делают выводов». Афоризм, может быть и верный, но ее, все-таки, надо знать. Предположим, все знают про убийство Саввы Морозова, и оно светлым (или темным) пятном лежит на биографии Красина. В начале двадцатых годов он был полпред и торгпред Советской России в Великобритании. Как украсили бы эти подробности его биографии страницы английских газет! Представляю, как мальчишки – продавцы лондонских газет бегут и кричат: «Советский полпред – убийца!» А на мавзолее, где покоится тело вождя мирового пролетариата, появляется надпись: «Ездил на Капри играть в шахматы с Богдановым на деньги убитого Саввы Морозова».

Я на Горького не нападаю. Есть много писателей, совершивших куда более страшные поступки. Дело в другом. Его глупость и непорядочность очевидны. Прут из него. Почему он столько лет в России был кумиром? Бог с ним, с народом. Дело в его влиянии на людей образованных. Всяких Ролланов, Уэллсов и Барбюсов. В его влиянии на образованных россиян.  И не только россиян. Горькому принадлежат слова: «Если враг не сдается, его уничтожают». Постулируется, что есть ВРАГ. И его надо УНИЧТОЖИТЬ.

Роллан, съездив в очередной раз в СССР,  дописался до того, что все должны быть солдатами в батальонах Сталина. 

Может, к людям нельзя предъявлять большие требования? В массе своей они  потрясающе глупы. Устроены странно. У одних есть музыкальный слух, или голос, у других нет. Одни могут интегрировать, дифференцировать и знают тензорный анализ, другие не могут понять, что это такое. Одни знают несколько языков, другие на родном мычат невнятно. Их нельзя за это осуждать. Все божьи твари. Просто, одним дано, а другим нет.

Становятся ли они умнее и нравственнее в процессе эволюции. Сейчас они  не едят друг друга, но лихорадочно разрабатывают способы массового уничтожения себе подобных.

А если бы средства массового уничтожения были у тех, кто ел друг друга, или, хотя бы, жег на кострах? Допустим, атомная бомба оказалась у Ивана Грозного. Он бы, не задумываясь, применил ее против дальних и близких соседей. Чем Сталин отличается от Ивана Грозного? Такой же дегенерат. Не случайно Сталин так его любит.

Астольф де Кюстин в своем шедевре «Россия в 1839 году (полное издание его труда «Россия в 1839 году» – толстый двухтомник я в России видел только один раз и тут же купил) размышляет над российской историей: «...Несмотря на все свои злодеяния, Иван IV был любимцем нации; повсюду, кроме Московии, на него смотрели бы как на чудовище, извергнутое адом......... Никто не смел сомневаться в справедливости Ивановых наветов; яд его речей поражал людей насмерть, трупы громоздились вокруг него, но смерть была наименьшим из зол, грозившим его врагам. В жестокости своей он измышлял пытки, заставлявшие несчастных ждать смерти, как избавления. Многоопытный палач, он наслаждался, с адской искусностью, продлевая пытки, и в своей беспощадной предусмотрительности настолько же сильно опасался гибели своих жертв, могущей положить конец их мукам, насколько сильно сами она ее желали. Смерть – единственная милость, какою он жаловал своих подданных...

И что же? Видя все это, Россия молчит!...

Внезапно, то ли для того, чтобы позабавиться, испытывая терпение русских... но однажды Иван оставляет свой скипетр, а вернее сказать свой топор, и бросает наземь царский венец. Тогда... нация, которой грозит освобождение, просыпается; русские... возвышают голос, и голос этот... оплакивает потерю царя тирана!... Русские отточили страх до того, что он принял форму любви.

..................................................

Большие и малые, бояре и купцы, сословия и частные лица – словом, вся нация рыдает, заверяет царя в своей любви и клянется повиноваться ему во всем, лишь бы он не покинул ее, ибо для русских действовать лишь по собственному усмотрению – такое страшное испытание, о каком они с их подлым патриотизмом боятся даже помыслить: ведь следствием этого испытания не может не стать хаос, гибельный для империи рабов...»

Вместо того, чтобы убить дегенерата, как это сделали бы в Англии или Франции, россияне молят его о возвращении. Пастернак в романе «Доктор Живаго» написал «Несвободный человек всегда идеализирует свою неволю». Фраза Кюстина «русские отточили страх до того, то он принял форму любви» - примерно то же самое.

Иван Васильевич внимает мольбам подданных. Он возвращается в Москву и создает опричнину.    

Кюстин приводит еще один замечательный пример противоестественности мышления россиян (примеров у него множество). Все, конечно, видели картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына». Кюстин пишет, что царевич после того, как папаша приголубил его, умирал четыре дня.

По историческим источникам царевич умирал одиннадцать дней.

Кюстин пишет: «Четыре дня юноша, полный жизни, боролся со смертью.

Как же провел он эти четыре дня? Как, по-вашему, этот отрок, развращенный отцом, - не забудьте об этом! – несправедливо заподозренный в предательстве, оскорбленный и смертельно раненый им, - как отомстил он за утрату всех надежд и четырехдневную пытку, на которую обрекло его небо, дабы преподать урок всем живущим на земле и, если возможно, наставить на путь истинный его убийцу?

Он провел эти четыре дня в молитвах: он просил небо за царя, он утешал своего губителя, ни на минуту не расстававшегося с ним, оправдывал его, твердил ему, выказывая тонкость чувств, достойную сына лучшего отца, что возмездие, каким бы суровым оно ни казалось, справедливо, ибо сын, ропщущий, пусть даже тайком, против решений венценосного родителя, заслуживает смерти. А ведь смерть была уже у дверей, и говорящим владел не страх, но предрассудок, политическая вера.

Чуя приближение своего последнего часа, царевич тревожится лишь о том, чтобы скрыть свои ужасные мучения от убийцы, которого он почитает, как почитал бы лучшего из отцов и величайшего из царей...  ... До последнего вздоха царевич уверяет отца в своей преданности законному правителю России и, наконец, целуя, убившую его руку, благословляя Господа, свою страну и своего отца, засыпает вечным сном».

Кюстин ошибается. Грозный стукнул сына в висок не за то, что заподозрил его в предательстве. Оказывается, жена царевича на последних месяцах беременности сидела дома в одной рубашке, а надо было в трех. Всего-навсего. Этой распущенности Иван Васильевич ей простить не мог. Побил так, что она выкинула, а царевич заступился. И сейчас все российские историки озабочены доказательствами того, что в Европе тоже убивали и грабили. То, что Грозный убивал, их не волнует. Главное, доказать, что в других странах убивали не меньше.  Тогда было такое время, и убивали все. Грозный не хуже. Даже лучше.     

Как это все напоминает кликушество со Сталиным. Войну выиграл. Солдата на фельдмаршала не менял. Надо жалеть чувства ветеранов. Они пели: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!», и в атаку ходили, крича: «За Сталина!».  

Сериал «Освобождение», в котором пулю с нежеланием Сталина менять Якова на Паулюса слили на всю страну, вышел на экраны через четверть века после войны. Почему в России так любят врать? Наверное, потому что в ней любят верить вранью.

Ричард Пайпс в воспоминаниях «Я жил. Мемуары непримкнувшего.» пишет о главном впечатлении от посещений Советского Союза, которое заслонило все остальные: «Больше всего меня расстраивали во время поездок в Советский Союз – и тогда, и позже – не столько бедность, серость и однообразие, сколько всеобъемлющая ложь. Я говорю не о бесстыдной лжи, льющейся из официальной пропагандистской машины, - я не встречал никого, кто обращал бы на нее серьезное внимание, - а о том, что все отношения между людьми, за исключением тесного круга друзей и семьи, основывались на притворстве. Все вокруг лгали и все вокруг знали, что вы знаете, что они лгут, и тем не менее необходимо было притворяться, что это не так. Ничего не изменилось с 1930-х, когда Андре Жид совершил свою знаменитую поездку в Советский Союз. «Правду, - писал он по возвращении, - говорили с ненавистью, а ложь – с любовью». Все это создавало удушающую атмосферу, из-за чего, уезжая из этой страны, испытываешь облегчение.

Мне хорошо запомнился инцидент, иллюстрирующий эту сторону советской жизни, который произошел в один из моих последующих визитов. Как-то раз я сел в трамвай в Ленинграде и, чтобы купить билет, достал из кармана мелочь. Вместе с советскими монетами оказалась также и монета в полдоллара с изображением Кеннеди. Кондуктор, сидевшая у входа, сразу же разглядела ее и спросила: «А вы американец?» Я кивнул утвердительно, и она стала настойчиво предлагать мне сесть на свое место. Пока трамвай катился по маршруту, она показывала всякие достопримечательности и громко нахваливала красоты города, уговаривая меня, так как я говорил по-русски, переехать сюда с семьей. Но вот трамвай остановился, пассажиры входили и выходили. Пользуясь сумятицей, кондуктор нагнулась ко мне, и выражение ее лица изменилось с притворно благостного на искренне взволнованное. Она спросила быстрым шепотом: «Ведь мы живем как собаки, скажите, разве не так?» Этот случай произвел на меня потрясающее впечатление: на одно мгновение была сброшена маска, которую советские люди обычно носили...»

Вполне понятна реплика кондуктора насчет собачьей жизни, но непонятна причина, заставлявшая перед этим полчаса врать. Может, это генетическое?

Можно было бы сказать, что это результат мутации в результате произошедшей в результате ВОСР (Великой Октябрьской Социалистической Революции), но Астольф де Кюстин за сто с лишним лет до Пайпса и почти за сто лет до Андре Жида (следовательно, задолго до ВОСР) написал:

«В Петербурге солгать – значит исполнить свой гражданский долг, а сказать правду, даже касательно предметов на первый взгляд совершенно невинных, - значит сделаться заговорщиком. Разгласив, что у императора насморк, вы попадете в немилость, а друзья вместо того, чтобы вас пожалеть, станут говорить: «Надо признаться, он был страшно неосторожен». Ложь – это покой, порядок; законопослушный подданный – наилучший из патриотов!... Россия – больной, которого лечат ядом».

...................................................

Русские все время остерегаются правды, ибо она их страшит; я же прибыл из страны, где жизнь течет на виду у всех, где все предается гласности и публично обсуждается, и вовсе не смущаюсь щепетильностью здешних людей, ничего не высказывающих напрямую. В России говорить вслух – признак дурного воспитания; чтоб засвидетельствовать вам свой такт и хороший тон, люди шепчут вам на ухо какие-нибудь бессмысленные звуки, заканчивая самую пустую фразу просьбой хранить в тайне даже то, что вовсе не было сказано... В стране этой, где не только запрещено выражать свое мнение, но возбраняется излагать даже самые удостоверенные факты, всякое точное и ясное слово становится целым событием; французу остается лишь отметить эту забавную привычку, усвоить ее для него невозможно».

Кюстин же оставил интересное замечание о склонности россиян к воровству:

«...воровство укоренилось в их нравах; а потому воры живут с совершенно чистою совестью и физиономия их до конца дней выражает безмятежный покой, способный обмануть даже ангелов. На память мне то и дело приходит наивно-характерная поговорка, непрестанно звучащая у них в устах: « И Христос бы крал, кабы за руки не прибили».   

Не думайте, будто пороком воровства поражены одни лишь крестьяне: воровство имеет столько же видов, сколько есть ступеней в общественной иерархии. Всякий губернатор знает, что ему, как и большинству его собратьев, грозит провести остаток своих дней в Сибири. Если за время своего губернаторства он исхитрится наворовать довольно, чтобы в нужный момент защитить себя в суде, то он выпутается; если же (случай невозможный) он остался бы честен и беден, то пропал бы. Замечание это не мое, мне доводилось слышать его от нескольких русских, которых я считаю достойными доверия, но воздержусь называть их имена. Рассудите сами, насколько следует доверять их рассказам.

Кригс-комиссары (чиновники, ведавшие обеспечением армии денежным, вещевым и провиантским довольствием) обкрадывают солдат и наживаются на их голоде. Вообще, среди здешних чиновников честность была бы так же опасна, как сатира, и так же смешна, как глупость».

Николай Михайлович Карамзин, побывав в Европе, на вопрос русского эмигранта, что происходит на родине, ответил: «Если коротко, надо сказать так, воруют!»

Ахматова называла это: «У славян плохо развито чувство собственности».

Иллюстрацией живучести этой традиции стал недавно опубликованный журналом Форбс список миллиардеров. Москва с большим отрывом удерживает первое место в мире.

Что касается нравственного двойника Ивана Грозного – Сталина, то атомная бомба в его руках оказалась случайно. Всякие Клаусы Фуксы, супруги Розенберги и им подобные. Что ими двигало? Прежде всего, глупость. Эти люди изуродовали все послевоенное развитие мира на десятки лет.

Не имей СССР атомной бомбы, не было бы холодной войны, войн на востоках (ближних, средних и дальних). Не было бы Карибского кризиса. Многого бы не было. СССР вел бы себя порядочно. Хрущев не стучал бы башмаком по столу.    

Работы над атомной бомбой в США были так засекречены, что вице-президент Трумэн узнал об этом, когда стал президентом после смерти Рузвельта. А у Сталина и Берии в это время сейф ломился от ворованных документов.

В декабре 1971-го года умер скульптор Коненков. В институте тогда работал научный сотрудник Борис Николаевич Шустров. Это была незаурядная личность. У него было множество увлечений, и одним была резьба по дереву. Он читал мне у себя дома лекцию об инструментах для резьбы. То ли они с Коненковым были дальние родственники, то ли у них были общие знакомые (Коненков тоже много резал по дереву), но, когда мы пили после работы чай, Борис Николаевич засмеялся и сказал:

- Старик, конечно, долго прожил, но Бог сыграл с ним злую шутку!

- Какую?

- Он вернулся в сорок пятом году, чтобы умереть на родине, а прожил на ней еще двадцать пять лет.

Через несколько лет Борис Николаевич Шустров умер от рака мозга. После этого прошло еще двадцать пять лет, и я узнал, что жена Коненкова Маргарита Воронцова была сотрудницей советской разведки, у нее был роман с Эйнштейном, и Эйнштейн и Оппенгеймер выдавали СССР все, что знали. Одной из причин возвращения супругов была необходимость передачи информации. Вот тебе и приехал умирать!

Лет через десять после Коненкова, брошенная всеми и обворованная домработницей, в Москве умерла Маргарита Воронцова. Что двигало ей? Желание ощутить адреналин в крови? Или советская разведка пригрозила убить оставшихся в СССР родственников?  

Какое чувство двигало Сергеем Эфроном? Может, осознание собственного ничтожества на фоне того, что жена великий поэт. Что заставляло Рамона Меркадера поднимать ледоруб над головой Троцкого? Что, кроме глупости, заставляло художника Сикейроса бегать вокруг дома Троцкого с оружием? Не скажу, что мне не жаль Троцкого. Любому человеку больно, когда его бьют ледорубом по голове. Да еще со всего размаха. В США политики озабочены тем, чтобы сделать в американских тюрьмах смертную казнь наименее болезненной. А тут ледорубом по голове. Жаль, конечно, но людей убитых по его приказу жаль намного больше. Допустим, Сталин ненавидит Троцкого, но Рамон Меркадер какое к этому имеет отношение? Очевидно, ему так засрали мозги, что он ощущал себя героем. Наверное, знал, что убежать не удастся. Кошмар!  

Конечно, мир – общество – планета развивается. Но сейчас, когда столько стран с тоталитарными режимами владеют секретом атомной бомбы, цивилизованный мир должен быть осторожен и внимателен. Возможно, как показало одиннадцатое сентября 2001-го года, все. Нужны, критерии развития отдельных стран. Допустим, благосостояние населения и средства на оборону. Уровень демократии и коррупции. Нравственный уровень общества. Не забуду кадры кинохроники, когда население арабской страны радостно плясало, узнав о катастрофе небоскребов – братьев близнецов в США. Мир стал очень тесен, чтобы можно было позволить себе не замечать, что делается у соседей.

Когда-то американцы во внешней политике придерживались доктрины Монро. Грубо, это был дележ мира на два полушария. Вы не лезьте к нам, а мы не лезем к вам.

Сейчас так нельзя. Когда-то у всех были ружья и пушки. Но уже Крымская война показала, что и ружья могут быть плохими. Особенно, если стволы чистить кирпичом. Сейчас самые нищие страны, сознание народа которых изуродовано, могут обладать совершенным оружием, или им его дадут. Что интересно, всем этим нищим странам СССР когда-то протягивал руку помощи. Почему никто тогда по этой протянутой руке не ебнул молотком? Так, чтобы СССР взвыл и больше ее не протягивал.

Можно пользоваться доктриной Монро и не замечать, что происходит в другом полушарии, но из него в твое может неожиданно прилететь такое, что даже заплакать навзрыд не успеешь.   

Само население СССР - загадочные Платоны Каратаевы, Тихоны Щербатые, Пилы, Сысойки – люди с ликами народа богоносца, оказались, по выражению Зинаиды Гиппиус, правда, она говорит, что услышала это сравнение от бежавших из России эмигрантов, существами со звериными харями. Кроме этого, оказалось, что в сознание звероподобных Платонов Каратаевых, Тихонов Щербатых, Пил и Сысоек, легко индуцируется самая невероятная белиберда. Можно сказать, что в сознание Джонов, Рональдов, Дональдов и Авраамов белиберда тоже может индуцироваться. Но ее там нет. Индуцировалась, где народ подошел.

Несколько десятков лет назад Марк Григорьевич Каганский сказал мне замечательный афоризм: «Народ - это скот, который сожрет любую жвачку». Хочу добрыми словами помянуть его. Возможный читатель этого текста, его, не знает, но это был один из умнейших и порядочнейших людей, встреченных мною за свою жизнь. К сожалению, он рано умер, и я не смог в полной мере насладиться его обществом. К тому же, он был вынужден скрывать свои мысли. Я вслушивался и вдумывался в каждое его слово и фразу, но он редко раскрывался. Помню, как мы (коллектив – десять человек) сидели в большой комнате. Среди нас были партийные барбосы, и стоило ему сказать умную мысль (еретическую, по мнению барбосов), как все в него вцеплялись. Комсомольцы тоже вцеплялись. Он, как медведь, отмахивался. Помню, как правдолюбец – недавний комсомолец ругал его за то, что он заставляет студентов, делавших дипломную работу в лаборатории, работать над дипломом, а не бегать по комсомольским собраниям. «Я свою комсомольскую молодость всегда тепло вспоминаю», - говорил правдолюбец. Может, он ее и сейчас тепло вспоминает? 

Я сейчас в своей жизни почти ничего не могу тепло вспомнить. Разве что, куличики, которые лепил в песочнице.

Вспоминаю свою маниакальную влюбленность в Солженицына. Лет двадцать я прожил в убеждении, что на свете живет великий русский писатель. Объективно оценить его прозу не мог. Во-первых, я не мог прочесть и узнать, что он пишет. Во-вторых, мешал орел вокруг него и собственная неграмотность. Отсутствие умных мыслей, которые можно прочесть. Читать было нечего. Бердяев, Франк, Соловьев – были недоступны. Я не ругаю Солженицына. На свете много плохих писателей. В чем секрет его гипноза? Может, в том, что за чтение и распространение «АРХИПЕЛАГА» давали срок. Я распространял. Печатал. Сам толком почитать не успевал. Был убежден, что помогаю людям. Обществу. Сам людей и общество не успевал рассмотреть.   

Много лет я свои отпуска проводил одинаково. Шабашил (зарабатывал на жизнь). Научным сотрудникам институтов академии наук платили мало. Сначала с бригадой таких же нищих летал в Сибирь. Работали в колхозах, или совхозах. Заключали договор. Нам хорошо платили. Некоторым удавалось за отпуск заработать столько, сколько за год работы в институте. Местным это было не нужно, потому что купить там они ничего не могли. Люди жили натуральным хозяйством. Деньги тратили на водку и конфеты. Водка в Сибири была. Потом около Ленинграда начали создавать садоводства. Давали людям по шесть соток. Кто-то умный придумал занять их, чтоб не болтали. С продуктами к концу застоя в Ленинграде тоже стало плохо. Творог в магазине можно было купить, заняв очередь к открытию. Разбирали за десять минут. А тут люди стали думать о своей картошке и ягодах. 

Мне это было выгодно. Открылся новый фронт работ. Летать не надо. Сел на электричку, и через два часа на рабочем месте. Суббота и воскресенье тоже оказались заняты.

В начале перестройки корчевал участок у литературной дамы. Было много разговоров, что начнут печатать Солженицына. Что он писал и пишет, никто не знал. Тех, кто читал «Один день Ивана Денисовича» было немного. Большинство не знало, что такое «Архипелаг ГУЛАГ». О чем это? 

Но дама знала. То, что она литературная, узнал, во время перекуров. Мы корчевали деревья у нее на участке. Их было немного, и работу сделали за выходные. Она приехала рассчитаться. Курила с нами.

Заговорила о литературе. Тогда все о ней говорили. Что-то издавали. Что-то собирались издать. Все ждали перемен. Прочтем и станем лучше. Сказала, что терпеть не может Солженицына.

- Почему? – спросил.

- Я знаю лагеря!

Надо было слышать, с каким апломбом это было выкрикнуто. Знание состояла в том, что она ездила в сорок восьмом году в лагерь на север на свидание с отцом. То ли в Ухту, то ли в Инту.  

- Там сидело восемьсот тысяч человек (ее слова)!

Папа до ареста был директором дома писателей в Ленинграде.

В разговор вступила ее подруга. Рассказала, как они вместе в пятьдесят третьем году на крыше вагона ездили в Москву на похороны Сталина. Я удивился. Поездки в лагерь к папе в сорок восьмом году и на похороны вождя в пятьдесят третьем плохо стыковались.

Спросил ее. Она замялась. Подруга сказала, что они тогда верили, что папа виноват. В чем виноват, я не стал спрашивать. Стало ясно, что передо мной типичный случай советского идиотизма. Или не советского, а людского.

Литературная дама рассказала, как ездила на похороны Ахматовой. Видела в автобусе Надежду Яковлевну Мандельштам. Жалела, что не пригласила ее к себе. Той, кажется, негде было остановиться (слова дамы). Интересно, что бы она рассказывала Надежде Яковлевне? Как ездила на похороны Сталина? 

Садоводство было большое, и я долго в нем работал. Через год сел в поезд. Литературная дама напротив. Увидел в ее руках журнал с «Раковым корпусом». Напомнил давнишний разговор.

- Ну, что ж, - сказала она, - все меняется. И мы тоже.

Меня удивило, как быстро она поменялась.

К тому времени, когда стали давать приусадебные участки, и выяснилось, что летать никуда не надо, мне понадобился новый напарник. Коллеги по работе к этому времени, или защитили диссертации, или писали их, или придумали квалифицированный способ прибавки к зарплате. Кто писал пьесы, кто тренировал каратистов, кто натаскивал абитуриентов. Я с ломиком, топором и лебедкой остался один.

Позвонил однокласснику, с которым много лет просидел за одной партой. Я знал, что у него те же финансовые проблемы: алименты и маленькая зарплата. Мы с ним не общались много лет, хотя, перезванивались и ходили друг к другу на дни рождения. Ничего не подозревая, договорился встретиться с ним на вокзале в семь утра, чтобы ехать в садоводство на работу.

Все было чудесно. У меня с ним и сейчас добрые отношения. Я звоню ему из Германии и поздравляю с праздниками. Но он оказался настоящим советским человеком. Больным на голову. Как советский человек, верил лапше – пропаганде, которую нам вешали на уши. А я привык обсуждать то, что происходит с сотрудниками. Все-таки, институт академии наук, это особая среда. Я уже давно забыл, что и как думают советские люди. Он мне напомнил. Дело доходило до маразма. Когда я говорил что-то, по его мнению, антисоветское, он давал мне отпор. Причем, свой отпор орал так, что слышали на соседних участках. То ли, он боялся, что кто-то услышит, и его, если он не проорет громко свой протест, сочтут моим единомышленником, то ли считал меня провокатором, и громко орал про свою благонадежность. Может, орал так громко, чтобы на соседних участках донесли и арестовали меня. И смех и грех. Если все советские люди таковы, страна безнадежна.

Начали мы с ним работать, кажется, вскоре после смерти Брежнева. Солженицын считался властями главным врагом. Его везде в печати ругали. Я его, конечно, защищал. Шурик ругал последними словами. Как последний довод, я бросил:

- Шура, ты же его не читал? Как ты можешь ругать не читая?

- Да читал я его! Читал! – зло сказал Шура.

- А что ты читал?

- Ну, «Три дня Ивана Денисовича».

- Во-первых, не три дня.

- Ну два, - поправился Шурик.

- И не два дня, а один.

- Ну, хорошо! Пусть один! Но я читал!

Лет семь назад, когда Солженицын уже побеседовал с Путиным, Шура побывал у меня в гостях. Солженицын к этому времени для меня, как писатель, перестал существовать. Шура наоборот воспламенился. На экране телевизора оказался Александр Исаевич.

- Этого человека я уважаю, - вдохновенно показал на Солженицына Шура.

- Почему?

- Все были против него, а он стоял за правду, и добился ее. Его теперь все уважают.

- И ты тоже?

- И я. А чего тебе не нравится?

- Мне все нравится. Давай выпьем.  

Несколько лет назад по «Свободе» услышал рассказ Шендеровича, как он в начале перестройки писал куда-то (чуть ли не Горбачеву), что надо издать «Архипелаг ГУЛАГ», и все изменится. Теперь он сам над этим смеялся. Как всегда, жизнерадостно.

Что изменилось? Конечно, многое изменилось. Но в мозгах? В морали? Ничего.

У меня такое ощущение, что наше общество – это болото, в которое можно бросать АРХИПЕЛАГИ, БОЛЬШИЕ ТЕРРОРЫ, КОЛЫМСКИЕ РАССКАЗЫ. Все, что угодно. Ему все божья роса. Оно сделает: «Чавк!», засосет брошенное, и будет спокойно существовать дальше.

Рассказывать советскому человеку, что Сталин убивал людей, все равно, как волку говорить, что убивать других животных плохо. Он недоуменно посмотрит и скажет: «Я без мяса не могу». И будет прав. У него такая мораль.

Что касается художественной ценности текстов позднего Солженицына, она нулевая. Может, с ранним то же самое?   

Сколько раз, предвкушая наслаждение, я перед сном клал на стул около кровати «Записки покойника» Булгакова. Книги Шаламова клал. Проза у него замечательная. Страшная судьба и благородство, несмотря ни на что. Благородство! Бунина перечитывал много раз. Прозу Пушкина читал перед сном, наслаждаясь каждой строчкой. И никогда не было желания положить «Один день Ивана Денисовича». Один раз попробовал и получил такую большую дозу отвращения, что больше никогда не буду.

Почему же все в мире тогда так от него одурели? В СССР любят одуревать. Русские эмигранты тоже одуревали. Одни от Сахарова. Другие от Солженицына.

Что касается Солженицына, есть три момента.

Первый – проза.

Если она переведена, с ней дело сложное. Трудно понять, хорошая она, или плохая. С прозой, вообще, сложно. Я много раз слышал от разных людей, что «Мастер и Маргарита» их любимая книга. Давал почитать «Записки покойника». Когда возвращали, в лучшем случае говорили, что ничего не могут понять. В худшем, что нет времени читать.

Даже Солженицын на русском языке, пока ты его не читал, загадка. Я читал восторженные панегирики «Красному колесу» Никиты Алексеевича Струве, и верил, что здорово написано. Струве не соврет! Предвкушал наслаждение.    

Второй – на Запад произвело большое впечатление, что его произведения запрещены в СССР, а он выслан из страны. Запад любит сострадать.  

Третий - для иностранцев все это было новизной. Запад любит узнавать. Забывать тоже любит. Я читал, что после Венгрии пятьдесят шестого года Сена была белая от партбилетов. После Чехословакии шестьдесят восьмого года снова побелела. Французы забыли. Им напомнили.

Меня в Германии немец в больнице спросил, читал ли я Архипелаг. Для него это все новинка? Или нет? Он моего возраста. Наверное, хорошо знает про Германию Гитлера и про ГДР. Люди любят забывать.

Сейчас думаю, был ли у Солженицына талант? Наверное, был. Больше, чем у Дудинцева. Но, когда появился «Один день Ивана Денисовича», все купились темой (все пострадали) и тем, что он стал уродовать язык. Тема затмила небольшой талант. Изуродованный язык приняли за новое. За новую прозу. Не поняли, что это плохо. Качество прозы не разглядели. Даже Ахматова не разглядела. Для нее тема все затмила. Слишком пострадала. Уже тогда должно было насторожить, что повесть понравилась всем. С хорошей прозой так не бывает. Кстати, с Дудинцевым произошло то же самое. Сколько обсуждались его повести. А сейчас их никто не читает. Даже названий не знает. Помню что-то вроде «Не хлебом единым», а больше ничего. Была вторая повесть о гонениях на генетику, но названия не мог вспомнить. Я и читал ее с трудом. Вспоминать не хотелось. Недавно, выходя на улицу, в парадной увидел свалку роман-газет. Кто-то выбросил. На обложке прочел «Белые одежды».

Но тогда сыграло роль то, что талант и тема у него были больше, чем у Дудинцева. Соответственно, самомнение и уверенность в собственной непогрешимости тоже. Сыграло роль и то, что произведения изъяты, и автор выслан. Прочесть можно только, рискуя. Это создавало ореол. В России любят пророков. Это от собственной неспособности мыслить.

Что у Солженицына было – это колоссальная работоспособность и убежденность, что он пишет хорошо. Это первый показатель графомана. Очевидно, что «Красное колесо» не художественное произведение. Что угодно. Потом можно говорить, что написано плохо. Но ясно, что к художественной литературе это не имеет отношения. Сам писатель это должен видеть. Если не видит, он не писатель.

Через двадцать лет после того, как он его написал, я прочел «Письмо вождям». Оно было опубликовано в YMCA-PRESS еще в 1974-м году. Но кто, же мне тогда мог ИМКУ дать. Теперь прочел в Интернете. Грустное впечатление. Не хочу анализировать. Есть тексты, которые анализировать нельзя.

Примерно в то же время, когда Солженицына выслали из СССР, Фишер отказался играть матч на первенство мира с Карповым. Ушел непобежденным. Любители шахмат стали мечтать, что он вернется и всем покажет. Когда Солженицын вернулся, вернулся и Фишер - сыграл матч со Спасским. Вернулся из-за денег. За матч обещали хорошо заплатить. Качество партий было очень низкое. Каспарова спросили о матче, и он ответил, что партии мастеров не комментирует. Коротко и ясно.

С «Письмом вождям» то же самое. Его нельзя комментировать. Двадцать с лишним лет я прожил, думая, что в Вермонте сидит праведник – ветхозаветный пророк – борец с тоталитарным режимом. Прочел бы письмо в семьдесят пятом, лишился бы иллюзий. Думаю, поумнел бы. Во всяком случае, стенгазету к его семидесятилетию выпускать не стал бы. А писать ответ на такое письмо, как это сделал Сахаров, – себя не уважать.

Когда я прочел «Двести лет вместе», понял, что старец маразмировал. Но решил, это от старости. У кого в старости крыша не ехала. Оказывается, у него крыша ехала и в семьдесят четвертом году.

Что касается уродования русского языка, кто только его не уродовал. Хлебников. Маяковский. Шолохов. И все принималось за новизну. Несчастный русский язык. Больше нечего сказать. Ильф и Петров даже спародировали желание поуродовать – «РАССУПОНИЛОСЬ СОЛНЫШКО, РАСТАЛДЫКНУЛО СВОИ ЛУЧИ ПО БЕЛУ СВЕТУШКУ. ПОНЮХАЛ СТАРИК РОМУАЛЬДЫЧ СВОЮ ПОРТЯНКУ И АЖ ЗАКОЛДОБИЛСЯ».

Лучше всего уродование русского языка получилось у Платонова. Это приняли за литературу. Бродский, проза которого мне кажется очень плохой, написал к «Котловану» послесловие. Все его читать нет смысла. Он любит ТУМАНУ ПОДПУСКАТЬ. Набросать умных и ненужных слов паразитов. Чего только в послесловии нет. Даже ЭСКАПИЗМ. Это, что еще за зверь?

Смысл его послесловия к «Котловану» в следующем:

«...В отличие от Кафки, Джойса или, скажем, Беккета, повествующих о вполне естественных трагедиях своих "альтер эго", Платонов говорит о нации, ставшей в некотором роде жертвой своего языка, а точнее - о самом языке, оказавшемся способным породить фиктивный мир и впавшем от него в грамматическую зависимость.

Мне думается, что поэтому Платонов непереводим и, до известной степени, благо тому языку, на который он переведен быть не может. И все-таки следует приветствовать любую попытку воссоздать этот язык, компрометирующий время, пространство, самую жизнь и смерть - отнюдь не по соображениям "культуры", но потому что, в конце концов, именно на нем мы и говорим».

Читал ли я Платонова? Не всего. Он мне неприятен. Неприятен тем, что уродство России в двадцатом веке, стал описывать, уродуя язык.

Я читал, что блестящий стилист и великий русский писатель Михаил Булгаков не любил Платонова. Меня это радует. Может, Булгаков чувствовал то же, что и я?

Дело в том, что очень многих больших русских писателей начала двадцатого века мучила одна и та же проблема: Как случилось, что на огромной территории (шестая часть планеты) народ превратился в идиота? Почему? Бунин в 1920-ом году  настрочил огромное письмо Уэллсу после того, как тот, вернувшись из СССР, начал хвалить большевиков. Письмо оканчивается так: «...Я пишу эти строки в дни наших величайших страданий и глубочайшей тьмы. Но взойдет наше солнце, - нет среди нас ни единого, кто бы не верил в это!

И тогда мы припомним вам, как унижали вы нас, как хулили вы имена, для нас священные».

Солнце не взошло. Хоть, в России издали всего Бунина.

Мережковский в «Открытом письме Уэллсу» образно сравнил Россию с ребенком, а большевиков с гориллой. Написал: «...Вы увидели дитя в руках гориллы — и решили, что оно достойно матери. Но остерегитесь, мистер Уэллс: может быть, горилла украла дитя человеческое...»

Я восхищался пафосом письма, а теперь думаю, Уэллс в чем-то прав. Конечно, его поездки в СССР и дружеские беседы с бандитами – аморальны. Утверждения, что тот или иной большевичок – лучше или хуже – глупы. Они все хуже. Самый хороший большевичок – мертвый большевичок.  

Может, он прав в том, что большевики, это все, на что оказалась загадочная славянская душа, предоставленная сама себе. Может, горилла, это Россия. Русский народ.

Если посмотреть на историю России, охватывает тоска. Как бедна она на умных государственных деятелей, думающих о ее народе и стране. Кроме отправленного в ссылку Сперанского и убитого, накануне отставки, Столыпина, я никого не вижу. Были умные люди, но у них не было власти. А Столыпин и Сперанский эту власть имели. И как они были всеми ненавидимы! Нельзя же считать государственными деятелями нравственных дегенератов и уголовников, уничтоживших десятки миллионов людей.

Странная страна, в которой на протяжении столетий уничтожались умные люди. А теперь, когда появилась возможность уехать, они бегут из нее. Я прочитал в статье Капицы - сына, что за последние десять лет из России уехали полторы тысячи выпускников московского физтеха. Наверное, это почти все, кто за это время физтех окончил.      

Есть нации неприспособленные к историческому развитию. В чьих-то мемуарах я прочел фразу - ИСТОРИЯ РОССИИ НЕ УДАЛАСЬ. Бердяев пишет, что период истории России до Петра Первого был тупиковый.

А что осталось от его реформ? Флот сгнил. Население уменьшилось на четверть. Страна разорена. Сухой остаток - иностранцы, которых Петр привез в Россию. В первую очередь – немцы. На них Россия продержалась еще два века. Вся великая русская литература девятнадцатого века, это следствие крепостного права. Русские дворяне могли пропивать, проигрывать в карты деньги, которые им присылали немцы – управляющие их поместьями. А некоторые ездили в Париж, Берлин или Дрезден. Получали образование, переписывались, думали, читали и писали. И неплохо писали. В любой книге русского писателя девятнадцатого века обязательно присутствует немец – управляющий и француз – учитель.

Как отменили крепостное право (сейчас, как раз отмечают сто пятьдесят лет со дня его отмены) и немцы – управляющие поместьями уехали, в России начался бардак. Появились разночинцы, народовольцы, эсеры, террористы, марксисты. А кончилось все социализмом и идиотизмом. Почти весь двадцатый век в России – трупы, трупы и трупы. Десятки миллионов трупов.   

Я долго думал, что виноват Маркс, Ленин, Сталин и т. д.. А сейчас думаю, может, это все, на что загадочная славянская душа оказалась способна, будучи предоставлена сама себе.

Могло ли из России получиться что-то путное? Могло. Был ли у нее шанс? Надо было при отмене крепостного права ввести в систему обратную связь – создать собственность на землю. А этого не сделали. Придумали общину. Кто ее придумал? Кого пожалели? Дворян? Побоялись их оставить без земли? Без куска хлеба, намазанного икрой, и возможности ничего не делать. Интересно, если бы им вместе с предложенной возможностью продолжать плевать в потолок, сообщили, что их детей или внуков убьют, или они убегут из России во Францию – ту самую Францию, где дворяне сейчас тратят деньги в Париже или Ницце. Только внуки и внучки будут работать таксистами, портнихами и проститутками. Как отреагировали бы дворяне? Как отреагировал бы Александр II, если бы ему сказали, что его внук Николай II будет убит вместе с женой и детьми?

Столыпин попытался ввести в систему обратную связь, сделать землю собственностью. Его убили. Я где-то читал (я слишком много читал), что Ульянов лучше всех оценивал Столыпина. Он понимал, что еще несколько лет его работы на посту премьер-министра, и революция в России будет невозможна. Германский кайзер тоже очень высоко оценивал его реформы. Еще немного времени, экономика России встанет с головы на ноги, и война с Россией будет невозможна. Только в своем отечестве его не оценили. 

Мое мнение, самым великим государственным деятелем двадцатого века был Уинстон Черчилль. Но то, что он сыграл такую выдающуюся роль в мировой истории, почти случайность. Если бы не октябрьский переворот, не помощь России Германии, не тупенькая политика Англии и Франции, не дружба Гитлера со Сталиным, мир не узнал бы Черчилля - великого государственного деятеля.

Томас Манн когда-то назвал антикоммунизм величайшей глупостью ХХ века. Это его изречение тоже надо назвать величайшей глупостью двадцатого века.

А Черчилль писал, что «наступит день, когда во всем цивилизованном мире с несомненностью будет признано, что удушение большевизма при его рождении явилось бы величайшим благодеянием для человечества». В мемуарах Майского я прочел, как Ллойд-Джордж сказал ему, что вся интервенция против молодого советского государства была инициативой Черчилля. То есть, Черчилль старался задушить гадину в колыбели. Не его вина, что мир его тогда не послушал.

Когда Чемберлен после мюнхенского соглашения, отдавшего Германии Чехословакию, приехал в Англию и сказал: «Я привез вечный мир!», его машину забрасывали цветами. Майский вспоминает, что незадолго до этого Черчилль сказал ему в частной беседе: «Невиль – дурак... Он думает, что можно ехать верхом на тигре».

После мюнхенского соглашения Черчилль прилюдно сказал одну из тех своих фраз, которые навеки остаются в истории: «Вам предстояло выбирать между бесчестием и войною; вы выбрали бесчестие, вы получите войну».

Но чем яснее становилось англичанам, что политика Чемберлена привела Англию на край пропасти, тем яснее было, что только Черчилль является локомотивом, который Англию с этого края стащит. Они были вынуждены сделать его премьер-министром. И он спас Англию. Два года один на один сражался с Гитлером. Создал коалицию. Первый предложил Сталину помощь. И довел все до разгрома Германии. Хотя, может быть, он уступил Сталину слишком много? Но слишком трудна была его задача.   

В России любят говорить, что западные державы тянули с открытием второго фронта. Но второй фронт, это Россия. Два года, пока Англия, один на один, сражалась с Гитлером, СССР снабжала Германию всем, чем мог. Последний эшелон в Германию ушел в ночь с двадцать первого на двадцать второе июня. 

В книге Геббельса «Последние записи» много безнравственного бреда и метких замечаний. Он прекрасно понимает психологию Сталина. Свой свояка видит издалека. Пишет, что, в ответ на требования западных держав в отношении Польши, Сталин «только ухмыльнется». Называет Черчилля «безумцем», «военным преступником» и «могильщиком Европы». И пишет, что он будет забыт: «Англичане не очень-то благодарны тем, кто ради них ведет войны». И Черчилль, действительно, проиграл на выборах после войны. Проиграл во время Потсдамской конференции - в момент своего самого большого триумфа. Он был расстроен. В своих военных мемуарах он приводит слова Плутарха: «Неблагодарность по отношению к своим великим людям есть характерная черта сильных народов».

Проиграл-то, проиграл, но самому Черчиллю принадлежит определение, чем отличается государственный деятель от политического: государственный деятель думает о судьбе страны, а политик о следующих выборах. В статье Шафаревича я прочел, что Черчилль после выборов, стоя вместе с Иденом на балконе, смотрел на ликующих лондонцев и говорил: «Ну что же, нас выпихнули вон, но мы за это и воевали». Может, это анекдот, но очень симпатичный.

Мне кажется, в двадцатом веке был еще один человек такого же уровня. Но он не состоялся. Столыпин мог бы по отношению к России сыграть такую же роль. Но не сыграл. У Шульгина есть статья, где он высказывает похожие мысли. Но называется она странно: «Столыпин и евреи». В ней Шульгин пишет: «...УБИВ СТОЛЫПИНА РУКОЮ БОГРОВА, Я ДУМАЮ, ЕВРЕИ ПОСПЕШИЛИ. ... ПРЕДСТАВИМ СЕБЕ, ЧТО ... ПУЛЯ БОГРОВА ПРОЛЕТЕЛА БЫ МИМО; И СТОЛЫПИН, ДОЖИВ ДО МИРОВОЙ ВОЙНЫ, БЫЛ БЫ ПРИЗВАН РУКОВОДИТЬ РОССИЕЙ В ЭТО ТЯЖЕЛОЕ ВРЕМЯ. В ТАКОМ СЛУЧАЕ ВО ГЛАВЕ РУССКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА, ВМЕСТО МАЛОЗНАЧАЩИХ ЛЮДЕЙ, СТОЯЛ БЫ ЧЕЛОВЕК МАСШТАБА КЛЕМАНСО ИЛИ ЛЛОЙД-ДЖОРДЖА...» Опять виноваты евреи. В своей книге «Что нам в них не нравится» Шульгин себя называет АНТИСЕМИТОМ. Думаю, это не так. Если внимательно прочесть эту книгу, видно, что русским в ней достается больше, чем евреям. Я бы назвал его РУССКИМ НАЦИОНАЛИСТОМ. К сожалению, довольно ограниченным. Некоторые особенности того времени он экстраполирует на будущее. Конечно, сейчас критиковать его легко. Через семьдесят лет видно намного больше. Но он умный человек. «Три столицы», хоть и выяснилось потом, что его водило по России ОГПУ, я прочел с удовольствием. Там много умных мыслей. И о евреях тоже. Но, иногда его заносит не туда. И почему он решил, что, если бы Столыпин дожил до мировой войны, его бы призвали руководить страной? Чем хуже становилось положение в стране, тем большие ничтожества получали министерские портфели.  

Конечно, убийцей Столыпина был еврей. Но ведь Столыпин был убит перед своей отставкой. Разве Трепов и Дурново, которые ходили жаловаться к Императору на Столыпина, а потом агитировали против Столыпина Государственный Совет, - евреи? Разве евреи не предоставили Столыпину, когда он приехал в Киев на открытие памятника Александру II, охраны? Разве Императрица Александра Федоровна, которая сказала Коковцову, что «Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и ... это для блага России» - еврейка? А почему Николай II через год после убийства Столыпина прекратил дело по обвинению людей, виновных, по крайней мере, в небрежности, которая привела к убийству? Может, это была и не небрежность, а нечто большее, но суда не было. И отменил следствие, а, следовательно, и суд, сам Николай II. Тут дело нечисто.

Лучше всего об этой ситуации сказала Коковцову вдова Александра III. И сказала это, когда Столыпин был еще жив: «Нашелся человек, которого никто не знал здесь, но который оказался и умным, и энергичным и сумел ввести порядок после того ужаса, который мы пережили всего 6 лет тому назад, и вот - этого человека толкают в пропасть и кто же? Те, которые говорят, что они любят Государя и Россию, а на самом деле губят и его и родину. Это просто ужасно...». Наверняка, Шульгин все это знал. Но почему-то не написал об этом, а сосредоточился на евреях. Самое печальное я прочел в воспоминаниях Владимира Иосифовича Гурко (Было много разных Гурко). Вскрытие тела Столыпина показало, что его организм был так изношен, что ему и так жить оставалось недолго. Так ли это, не знаю. Больше нигде об этом не читал.

Может быть, если бы Николай II не отправил Столыпина в отставку, тот продолжил бы реформы, не дал бы втянуть Россию в войну, и поставил крестьянскую страну с ног на голову (уничтожил бы общину и сделал крестьян собственниками), Россия продолжила нормальное развитие. Но, увы и ах! Все ЕСЛИ БЫ! История НЕ ИМЕЕТ СОСЛАГАТЕЛЬНОГО НАКЛОНЕНИЯ! Не имеет!   

В дневнике Мориса Палеолога я прочел:

«9 марта 1915 года

...Граф Коковцев привел любопытную иллюстрацию этой черты характера императора:

«Вы, возможно, помните, - стал он рассказывать, - что после убийства Столыпина в Киеве, в сентябре 1911 года, император назначил меня председателем Совета министров. Как только мое назначение было решено, я покинул его величество, направлявшегося в Крым, и выехал в Петербург. Я немедля принялся за выполнение новых обязанностей и через три недели или около этого поехал бы на доклад к императору, оставшемуся в Ялте. Как вы можете представить, я должен был доложить ему несколько малоприятных дел. Он весьма дружески принял меня: «Я очень доволен вами, Владимир Николаевич, - заявил он, дружески улыбаясь. – Я знаю, что вы собрали вокруг себя достойных людей и работаете с настроением. Я чувствую, что вы не станете обращаться со мной так, как это делал ваш предшественник, Петр Аркадьевич». Говоря между нами, Столыпин не был моим другом: мы друг друга весьма уважали, но чувства взаимной симпатии не испытывали. Тем не менее я не мог не ответить императору: «Государь, Петр Аркадьевич погиб ради вашего величества!» - «Верно, он умер, служа мне. Но он всегда стремился держать меня в тени. Как вы думаете, разве мне было приятно постоянно читать в газетах, что председатель Совета министров сделал то... Председатель Совета министров сделал то?... А я что, не в счет? Я что, никто?»»

Если бы Николаю II предсказали, что желание покрасоваться обойдется ему дорого – собственным расстрелом и расстрелом жены и детей, задумался бы он? Вдруг, решил бы, что Бог посылает испытание, которое надо достойно пройти? Пострадать?

Тыркова-Вильямс, которой в Думе много раз довелось видеть Столыпина и Милюкова, написала, что после беседы с Милюковым, ей в голову пришла мысль: «А ведь Столыпин куда крупнее Милюкова». Далее она написала: «...с годами эта мысль во мне окрепла. Не знаю, когда и как вернется Россия к прежнему богатому и свободному литературному творчеству, но думаю, что придет время, когда контраст между государственным темпераментом премьера и книжным догматизмом оппозиции, волновавшейся в Таврическом Дворце, поразит воображение романиста или поэта». Она, как, предвидела появление Солженицына, который об этом напишет.

И он написал. Но очень плохо.

Сами мемуары Тырковой-Вильямс производят странное впечатление. Начнем с того, что называются они «На путях к свободе». Название странное. Если она имеет в виду себя (ей удалось уехать в Англию), тогда понятно. Но, если речь идет о населении России, то мемуары надо было бы назвать «На путях к рабству». В России сражается с всеобщим одичанием - революцией богатырь Столыпин. А партия кадетов, к которой принадлежит и Тыркова-Вильямс, через пенсне смотрит в Думе на то, как богатырь сражается, и снисходительно обсуждает и осуждает его.

Что меня больше всего удручает в периоде российской истории, когда Столыпин сражался с революцией, это полное безразличие к его судьбе со стороны людей образованных. Неспособность осознать его величие. Неспособность понять, что страна гибнет.   

В двухтомнике Ричарда Пайпса о Струве я прочел слова Струве, что «Столыпин – далеко не Бисмарк». Германский кайзер, который общался с Бисмарком и Столыпиным, считал, что, как государственный деятель, Столыпин намного выше. Кайзер для меня не авторитет. Просто, это совпадает с моим мнением.

Что касается способности Струве анализировать настоящее и предвидеть будущее, то Франк вспоминает, что после февральской революции первые слова Струве при встрече с ним «были: «Теперь Россия пойдет вперед семимильными шагами». Когда Франк в эмиграции напомнил ему об этом, Струве ответил лаконичной репликой: «Дурак был!»

Самокритично. Но человека, который до этого двадцать лет участвовал в общественной жизни, был участником первого съезда РСДРП и соавтором «Вех», мысли насчет семимильных шагов характеризуют, как, действительно, дурака. Полная неспособность мыслить.

Дурак – не оскорбление. Пора понять, что умный человек – очень большая редкость. А если вспомнить десятки миллионов загубленных человеческих жизней из-за того, что образованным людям захотелось поучаствовать в общественной жизни, это определение очень мягкое.

В двухтомнике Пайпс рассказывает об интересном эпизоде в 1934 году. На дискуссии после лекции Шульгина «Струве утверждал, что последнего императора можно критиковать лишь за то, что он слишком мягко обращался с революционерами, которых следовало «истребить без всякой жалости». Шульгин с ухмылкой поинтересовался, следует ли понимать это так, что и его самого не помешало бы ликвидировать? «Да! – закричал Струве и, сорвавшись с места и тряся своей длинной бородой, заметался по зале. – Да, и меня первого! И просто, как только революционер высунул голову, так его дубиной по башке!...» Он столь разгорячился, что председательствующий, опасаясь за его здоровье, прервал дискуссию.»

Это был не старческий маразм. Струве оставалось жить еще десять лет. В хороших условиях он прожил бы больше. Это была истерика. Кризис мировоззрения. Осознание того, что жизнь прожита не так.

Столыпин, один на один, сражавшийся с гидрой, в Думе ничего кроме насмешек и издевательств со стороны кадетов не видел. Уничтожал террористов, убивавших людей – отрубал головы у гидры, и был за это, всеми ненавидим. Лев Толстой писал ему бредовые письма, оскорблял его, Столыпин вежливо отвечал, и никто не отважился сказать, что граф Лев Николаевич Толстой - дурак. Никто не хотел задуматься над тем, что число людей, убитых террористами, больше числа казненных террористов. Что за мораль была в России того времени? 

ПРОГРЕССИВНАЯ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ почти в ладоши била, узнав о его гибели. Некоторые придурки, как писатель Наживин, признавались, что, узнав о смерти Столыпина, плясали. Правда, потом каялись. Третий Толстой, который всегда держал нос по ветру, так бурно выражал свою радость, что УБИЛИ УБИЙЦУ, что чуть на скандал не нарвался. Это не помешало ему потом публично одобрять все сталинские убийства.

Несколько лет назад я смотрел по телевизору беседу Татьяны Толстой с Никитой Михалковым. Слушая ее, я вспомнил текст бунинского «Третьего Толстого» и подумал, как бы порадовался дедушка. Внучка вся в него. Да и папа, наверное, порадовался за сыночка.

Я читал интервью Бунина, которое у него брали вскоре после убийства Столыпина. Его спросили что-то вроде, ожидает ли он перемен, и Бунин сказал, что не ожидает. Отношения к убийству не высказал. Ни положительного, ни отрицательного. Почему не сказал о Столыпине добрых слов? Может, побоялся ПРОГРЕССИВНОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ? Или еще плохо видел будущее? Может, не понимал, какая это великая личность? Трудно сказать. Жалко, что нельзя спросить у Бунина. 

Видеть то, что будет завтра, дано далеко не всякому. У меня на полке стоит книжка историка Дмитрия Леховича, который в гражданскую войну служил в армии Деникина. Он пишет, что во время гражданской войны, белогвардейцы жалели, «что в их рядах не было человека столыпинского масштаба». В воспоминаниях Матильды Кшесинской, относящихся ко времени убийства Столыпина, написано, что бедному Ники не повезло. Он потерял своего лучшего министра, «который подавил революционную вспышку 1905 года». Конечно, у нее МОЗГИ БАЛЕРИЫ. Многого она не знала, не понимала и не могла понять. Не знала, что Столыпин был убит накануне отставки, которую ему уготовил «бедный Ники». Но и она пишет, что «когда вспыхнула революция 1917 года, многие думали, что будь жив Столыпин, ему, может быть, удалось бы ее остановить».

Вспоминая вышеупомянутое благородное негодование Бунина и Мережковского, следует отметить, что живших в СССР писателей попутчиков и писателей партийцев проблемы странного превращения России – страны Пушкина, Достоевского и Толстого в Россию – страну Демьяна Бедного, Михаила Бубеннова и Семена Бабаевского – в страну идиотов, уже не мучили. Открыто мучиться было нельзя. За это можно было попасть в места очень отдаленные. Могли и жизни лишить. И надо было жить. Они стали приспосабливаться.

Каждый – по-разному. Впервые о посещениях Ежова Бабелем я прочел у Эренбурга в «Люди, годы, жизнь»: «Кажется, умнее меня, да и многих других, был Бабель. Исаак Эммануилович знал жену Ежова еще до того времени, когда она вышла замуж. Он иногда ходил к ней в гости, понимал, что это опасно, но ему хотелось, как он говорил, «разгадать загадку». Однажды, покачав головой, он сказал мне: «Дело не в Ежове. Конечно, Ежов старается, но дело не в нем...» Эта любовь Бабеля наблюдать за механизмом уничтожения людей много раз осуждалась, как в литературе, так и в народе. Недавно мне прилетело электронное письмо от известного филолога, в котором он за это ругает Бабеля. Когда несколько лет назад вышел двухтомник Бабеля, и я захотел его купить, продавец в Д. К. Крупской первым делом стал ругать его:

- Зачем он вам нужен? Писатель так себе, а человек мерзкий!

- Почему?

У меня Бабель действительно вызывал чувство похожее на отвращение. Больше всего за то, что служил в Конармии, и написал об этом. Сама его работа со словом мне противна. От зраз, как детство и Катюш, которые показывают Бене русский рай, меня тошнит. А сама Конармия, это убийцы. Чтобы воспевать их, работать с ними, надо быть на редкость аморальным типом. Повторяю, писатель Бабель мне неприятен. Слишком аморален.

- Он к Ежову ходил, - сказал продавец. – Наверное, думал, будет туда ходить, спасется! А его еще быстрее шлепнули!  

Только в интернете я прочел, что Бабель ходил к Ежову, потому что был любовником его жены – Женечки Фейгенберг. Ее любовниками были Михаил Шолохов и Валерий Чкалов. Как пишут в интернете, одна из версий причин гибели Чкалова – то, что Сталину это не понравилось. Отец народов ревновал. Он сам не прочь был залезть к Женечке под юбку. Может, и причина падения Ежова – то, что Женечка не дала Сталину.

Когда я об этом прочел, мне стало плохо. Раньше я думал, что в терроре был смысл. Логика.

Изверг – тиран уничтожает старых «товарищей» - ленинскую гвардию, как писали, а, когда гвардия уничтожена, заметает следы, сваливает все на Ежова и выходит сухим из воды. Блестящий образец коварства. Потом историки пишут книги о коварстве и вероломстве Сталина, рассуждают, как он избавлялся от свидетелей и сообщников и т. д. Оказывается, все проще, Женечка не дала.

Это грустно и смешно. Правда, как мне написал автор книги о Сталине, судя по последнему письму Женечки Сталину, она была согласна дать ему. Может, вождь обиделся, что не дала сразу. Пренебрегла им. Получается, что и тут, в страшном временном  отрезке российской истории, хотя, можно ли назвать историей время, когда страной руководят дегенераты, логики нет. Женечка виновата.  

Николай Погодин приспосабливался по-другому. Ходасевич написал об этом фельетон: «...некий Николай Погодин рассказывает о том, как он в дальневосточном экспрессе разговорился он с лейтенантом-проводником, двадцатилетним человеком, поседевшим от героических подвигов. Нет надобности пояснять, что говорили о Сталине. Начали с вечера и говорили до утра. Наконец, «над поседевшей от старого инея тайгой поднялось солнце». Тогда герой, закаленный в трудах и опасностях, признался Николаю Погодину: «Знаете что? Хорошо бы сейчас сказать ему лично: «Доброе утро, товарищ Сталин», пожелать доброго здоровья и все... А остальное он поймет».

Боже ты мой, до чего же все нежно! Это же страна победившего сентиментализма! Утром встает в Кремле усатый человек лет под шестьдесят. Натягивает высокие сапоги, покряхтывает (живот несколько мешает)...».

Какие милые подробности.   

Из таких холуев, как Николай Погодин, состоял почти весь союз писателей. Просто Ходасевич складно написал и мне на глаза попался.

Потом Николай Погодин напишет «Кремлевские куранты» и «Человек с ружьем», получит сталинские и ленинские, страна будет смотреть эту ахинею, Погодин будет пить водку, жрать ложками черную икру, и это на одной шестой части суши. Представьте, что на остальных пяти шестых тоже такой дурдом. Гипотетически это можно представить.    

Платонов не приспосабливался. Но он сделал страшное. Показал, что русский язык можно талантливо уродовать. Он поддается. Уродовать пробовали многие. А у Платонова получилось талантливо. 

Бродский подумал (или понял), что причина того, что произошло с Россией в том, что у нее такой язык. Может, он прав. Не знаю. Но подумать стоит.

Так что, не знаю, имеет ли смысл давать людям книги о преступлениях режима. Если виноват язык, на котором они говорят, давать бесполезно.

Я, все-таки, даю, но не всем. Есть люди, которым читать вредно. Я давно понял; тот, кому чтение идет на пользу, сам все прочел. Если человек до сорока лет не прочел «Мастера и Маргариту», давать ему ее – себе настроение портить. Сосед попросил:

- У тебя нет? Говорят, хорошая книга.

Я дал. Через неделю он вернул.

- Ну, как?

- Ты знаешь, вроде все понял, но тяжело. Пикуль лучше. А ты, как считаешь?

- Раз, два, три.

- Чего?

- Раз, два, три.

- Не понимаю.

- Ты спросил: «Как считаешь? Я сказал, как. Раз. Два. Три.

- Ты, что, издеваешься? Я тебя спросил: «Кто лучше, Пикуль или Булгаков?»

- Так и надо было спросить. Конечно, Пикуль лучше.

Но это сосед полотер. Одно время я жил на Петроградской стороне. Рядом со мной жил физик теоретик – доктор наук. Все время просил у меня почитать тамиздат. Ни разу, когда он возвращал книгу, я не слышал от него что-нибудь умное.    

Помню, мне в руки попало зарубежное издание «Вех». Я был от них в восторге. Главное, что меня обрадовало, были же тогда умные люди, которые видели проблему и предвидели катастрофу. Троцкий в своей книге «Литература и революция», вспоминая то время, с ненавистью писал: «Все пахло веховщиной». Кажется, в воспоминаниях жителей яснополянского дома я наткнулся на фразу: «Все читают «Вехи»». Видать, все-таки, мало читали, иначе катастрофы бы не случилось.

Тогда я так думал. Сейчас думаю по другому. С чего я решил, что, если люди будут больше читать, они что-то поймут. Это не факт. Все привыкли думать, что, если в алфавите 30 букв, и они умеют читать, то могут понять прочитанное.

С физикой, математикой, биологией, или, химией, люди так не думают. Увидят непонятные слова, формулы, или значки, и сразу скажут, что ЭТО МЫ НЕ ПРОХОДИЛИ, или ЭТО НАМ НЕ ЗАДАВАЛИ. ЭТО НЕ ДЛЯ НАС.

С литературой не так. Все хотят рассуждать. Хвалить. Ругать. Считают, что имеют на это право. Несчастье писателей и поэтов в том, что они, будучи профессионалами высочайшего класса, пишут, чтобы их читали. Читали люди. Люди и читают. Часто совершенно неграмотные. Но убежденные в том, что, из-за того, что все значки (буквы) знают, могут во всем разобраться.

Писатель или поэт вынужден им читать. Ему нужен слушатель. Писатель нуждается в читателе. Даже Мандельштам в Воронеже нуждался:

А я за ними ахаю, крича

В какой-то мерзлый деревянный короб:

— Читателя! советчика! врача!

На лестнице колючей разговора б!

1 февраля 1937  

А это был Мандельштам. Знал, что он великий, но нуждался. Ему относительно повезло. Его первые сборники Камень и Tristia были напечатаны. Тогда это было можно. Может быть, в России были поэты дарования не меньшего. А почему нет? Среди десятков миллионов людей, уничтоженных в России в двадцатом веке, были таланты. Наверняка, и гении были. Но им не повезло. Их убили, и никто не узнал, кто они. Мандельштаму повезло очень относительно. Его тоже убили. Но люди знают, что он гений. Его стихи читают. Ими наслаждаются. А ведь создание таких стихов – занятие намного более сложное, чем интегрирование и дифференцирование. Но в них нет непонятных значков. Только буквы русского алфавита.

И люди считают, что способны их понять.  

Помню, физик теоретик попросил меня что-нибудь почитать. Дал ему «Собачье сердце». Возвращая, он сказал:

- Голубая муть. Больше такого не давай.

Теперь, встречая меня, он говорит:

- Ну как дела на литературном фронте? Если есть, что почитать, имей меня в виду.

- Имею, - говорю и крепко жму руку.  

Отношения не испортились. Они у нас чудесные, но я ему ничего никогда не дам. Нельзя обижаться на человека, за то, что ему не дано. Плохо, что он думает, что дано. Почему он так думает? Потому что может читать текст со значками: ∑, ∫, (, ), div, rot, ≠, ≈, ≤, ≥ и т. д.? А в «Собачьем сердце значков нет. Но это шедевр.

Среди физиков есть агрессивные. Аспирант из соседней лаборатории любил остановить меня в коридоре и поговорить о тяжелой судьбе мэнээса (младшего научного сотрудника) в России. Нес, при этом, черт знает, что. Я решил его образовать. Стал давать Бердяева в комбинации с Набоковым и Буниным. Стало невозможно на работе выйти из комнаты. Он караулил меня в коридоре и орал бессвязное. Превратился в сумасшедшего. Смотрит волком. Такое впечатление, что хочет вцепиться в глотку. Перегрызть ее. Он теорминимум сдавал. А я ему давал книжечки без формул.   

Бывали у меня в просветительской деятельности и ошибки. Знакомая аспирантка улыбалась лукаво и просила почитать что-нибудь такое.

- Эдакое?

- Да!

- Набокова?

- Даа!

Дал ей четыре номера «Урала» с «Даром». Через полгода она вернула. Смотрела в сторону. Спрашивать про «Дар» я ничего не стал. Решил, что девушка оказалась не способна осилить текст. Потом понял, что идиот в этой истории был я. Аспирантке нужно было другое. Поэтому и улыбалась лукаво. Наверняка, Набокова для этого просила.

Помню, когда я развелся с женой и разъехался, у меня появилась комната в коммунальной квартире. Друзья замучили меня звонками. Оказалось, каждому комната нужна для совокуплений на стороне. Все были женаты.  

У меня в той комнате была большая библиотека. Мать двоих детей - дама потрясающей красоты захотела посмотреть. Повез ее. Ехали в метро. Шли двадцать минут. Она стояла у полок. Смотрела книжки. Про какие-то говорила, что хочет попросить для сына. Это хочет почитать сама. Пили чай с птифурами. Я смотрел на нее и не решался. Сначала она улыбалась радостно. Потом удивленно. Встали. Улыбка у нее стала презрительная. Пошел провожать до метро. На прощанье спросил:  

- Ты ведь придешь еще ко мне? Правда?

- Никогда! 

Она ждала, что ей овладеют. Шла. Ломала себя. Готовилась. А тут такой облом. Вот они библиотеки до чего доводят. Знайте, если дама пришла смотреть библиотеку, книжки в сторону, и в атаку!   

У меня был милый случай. Пришел в гости. Дочка хозяйки – обаяшка небольшого роста с осиной талией и необыкновенно пышными бедрами. Они меня поразили. Прямо, царевна Будур, или Зубейда лютинистка. Подумал, если они такие пышные, что же между ними. Мне привезли из Прибалтики сборник стихов Марины Цветаевой. Она увидела книгу у меня в руках и воскликнула:

- Я тоже такую хочу!

И застенчиво и радостно мне улыбнулась. Тут же отдал книгу и сказал:

- Светочка, она ваша! Но я тоже хочу!

- Чего?

- Я пишу стихи. Можно  прочту?  

У меня всегда в запасе монтаж из классиков. Например, переделанная Гиппиус. У нее:  

Горяча моя постель:

Думка  белая измята:

Где-то плачет коростель,

Ночь дневная пахнет мятой.

У меня: 

Горяча твоя постель:

Простынь белая измята:

Где-то плачет коростель,

Между ножек пахнет мятой.

Когда дама просит книжку, ее надо мгновенно дарить.  Но это лирика. Вернемся к физике.  

Физики - особая статья. Из-за того, что они умеют дифференцировать и интегрировать, да еще сыграли такую страшную роль в истории человечества в двадцатом веке, они думают, что могут болтать о чем угодно. Уверены, что могут изрекать умные мысли.  

Я об этом долго думал.

Математические способности или физическое мышление, это, как музыкальный слух и голос. Они не связаны с умом. Конечно, голос можно развить. Можно помочь ему развиться, как Усатов помог Шаляпину, но ведь у Усатова учился не один Шаляпин.

Ландау тоже говорил, что доступен для всех. Приходите и сдавайте экзамены. Есть образование или нет, неважно. Сдадите, я вам найду работу. Но, кажется, экзамены ему сдали всего сорок три человека. Но тот же Ландау все время бубнил, что Симонов большой поэт. Называл себя СТАРЫМ СИМОНИСТОМ.

В записной книге Варлама Тихоновича Шаламова я прочел:

«Ландау и стихи – разные миры, не просто разные уровни культуры.

Ландау – глубоко необразованный некультурный человек, использующий для самых дешевых эскапад свои утверждения по вопросам, в которых он ничего не понимает.»

Я думал, как могли пересечься Ландау и Шаламов. Может, оба ходили в гости к Надежде Яковлевне Мандельштам, и там Ландау вдове Мандельштама (!) пел свои дифирамбы Симонову? Кстати, Симонов понимал, кто такой Мандельштам. Я читал, что деньги на кооператив в Москве Надежде Яковлевне дал он. Кажется, она их отдала при первой возможности.

Можно рассуждать так. У Мандельштама один ум у Ландау или Сахарова другой. Но для меня ум – понятие, связанное с тем, что человек, им обладающий, думает о таких понятиях, как добро и зло. Большинство плохо понимает, что это такое. Потому что все время творит зло, называя его добром. Как сказал Чаадаев, «полное равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи». Прада, он сказал это про россиян, а я бы это приложил к представителям точных наук. Их способности к абстрактным вычислениям и моделированиям процессов, не ум. Это, как я уже говорил, то же самое, что музыкальный слух, или голос.

Я пришел к выводу, что давать книги окружающим, чтобы поднять их нравственный или умственный уровень, бессмысленно. Кому имеет смысл давать, тот и так уже все знает, а кто не прочел, тому давать без толку.

Помню, мне в руки попало зарубежное издание «Вех». Я был от них в восторге. Главное, что меня обрадовало, тогда были умные люди, которые видели проблему и предвидели катастрофу. Троцкий в своей книге «Литература и революция», вспоминая то время, с ненавистью писал: «Все пахло веховщиной». В воспоминаниях обитателей яснополянского дома я прочел: «Все читают «Вехи»». Видать, все-таки, мало читали, иначе катастрофы бы не случилось. И я решил сделать благое дело. Сделал фотокопию и стал ее давать по очереди сотрудникам института. Не всем, конечно, а знакомым. Большинство, возвращало книгу с недоуменной улыбкой на лице, и говорило, что я дал что-то не то. Не было ни одного человека, который, возвращая книгу, сказал бы что-нибудь путное. Так, чтобы было видно, что он понял, что там написано. А когда начались перестройка, и начали издавать Бердяева, эти же люди подходили ко мне и говорили, что читают его с восторгом. Некоторым я напоминал, что давал в свое время почитать «Вехи», и тогда они мне говорили совсем другие слова. В ответ слышал что-то невнятное, или собеседник изображал на лице непонимание. А ведь я работал в институте Академии Наук.

Очевидно, за способности к математике и физике и способности рассуждать о нравственных и общечеловеческих проблемах отвечают разные мозговые извилины. Ведь, есть дебилы, которые в уме умножают трехзначные числа, и медики относятся к этому, как к интересному феномену. Не более.

Чем больше я читал запрещенную художественную и философскую литературу, тем больше меня раздражало общение с физиками. Какой бы высокий ранг в научном мире они не занимали. Я заметил у ученых интересный феномен. Если с ними говорить об их специальности, вы чувствуете, что перед вами ученый (хоть Ландау и говорил, что ученым может быть осел, а он научный сотрудник). Но стоит с тем, же доктором или академиком заговорить не о науке, а об общечеловеческих проблемах или ценностях, как перед вами оказывается заурядный собеседник, несущий бред, от которого вянут уши.

В свое время на меня большое впечатление произвела личность Сахарова. Но чем больше я узнавал о нем, тем более странной мне казалась эта фигура. Три звезды за водородную бомбу уже в зрелом возрасте.

Я это не понимаю. Зачем была нужна нищему государству бомба. Понятно, почему она была нужна бандитам у власти. Но зачем она была нужна Сахарову? Почему он над этим не думал? А однажды я услышал по радио рассказ, как кому-то пришла в голову идея взорвать в океане вдоль западного и восточного побережья США водородные бомбы. Будто это раскачает в океане волны цунами, и те зальют всю Америку. Но что-то не получалось. То ли глубина океана была маленькая, то ли цунами быстро затухали. И он в решении этой задачи принимал участие. И водородную бомбу с зарядом эквивалентным пятидесяти мегатоннам тротила он придумал. Это его идея. Без него этой бомбы не было бы. А эти испытания ужаснули весь цивилизованный мир. Он еще раз понял, чего от нас можно ждать. Нигде я не читал его слов покаяния за то, что он преподнес тоталитарному режиму водородную бомбу.

Я не так давно перечитал его воспоминания. Многие строчки и абзацы мне кажутся страшными. Один хочу процитировать:

«После испытания „большого“ изделия меня беспокоило, что для него не существует хорошего носителя (бомбардировщики не в счёт, их легко сбить) — т. е. в военном смысле мы работали впустую. Я решил, что таким носителем может явиться большая торпеда, запускаемая с подводной лодки. Я фантазировал, что можно разработать для такой торпеды прямоточный водо-паровой атомный реактивный двигатель. Целью атаки с расстояния несколько сот километров должны стать порты противника. Война на море проиграна, если уничтожены порты, — в этом нас заверяют моряки. Корпус такой торпеды может быть сделан очень прочным, ей не будут страшны мины и сети заграждения. Конечно, разрушение портов — как надводным взрывом „выскочившей“ из воды торпеды со 100-мегатонным зарядом, так и подводным взрывом — неизбежно сопряжено с очень большими человеческими жертвами. Одним из первых, с кем я обсуждал этот проект, был контр-адмирал Ф. Фомин (в прошлом — боевой командир, кажется Герой Советского Союза). Он был шокирован „людоедским“ характером проекта и заметил в разговоре со мной, что военные моряки привыкли бороться с вооружённым противником в открытом бою и что для него отвратительна сама мысль о таком массовом убийстве. Я устыдился и больше никогда ни с кем не обсуждал своего проекта. Я пишу сейчас обо всём этом без опасений, что кто-нибудь ухватится за эти идеи, — они слишком фантастичны, явно требуют непомерных расходов и использования большого научно-технического потенциала для своей реализации и не соответствуют современным гибким военным доктринам, в общем — мало интересны. В особенности важно, что при современном уровне техники такую торпеду легко обнаружить и уничтожить в пути (например, атомной миной). Разработка такой торпеды неизбежно была бы связана с радиоактивным заражением океана, поэтому и по другим причинам не может быть проведена тайно».

Мне кажется, придумать такое и спокойно писать об этом может только НРАВСТВЕННЫЙ ИДИОТ. Почему он пишет, что адмирал Фомин ужаснулся ЛЮДОЕДСКИМ характером проекта, но не пишет, что сам ужаснулся? Как ему такой проект мог придти в голову? Почему не кается? Можно и не задавать вопрос – почему. Ответ ясен. Потому что он НРАВСТВЕННЫЙ ИДИОТ.

Но почему никто этот НРАВСТВЕННЫЙ ИДИОТИЗМ не видит? Может, потому что все ИДИОТЫ? А может, я ИДИОТ? Не знаю.

Когда я вдумался в этот абзац, послал его по электронной почте знакомому физику – доктору наук. Он собирает пушкинскую библиотеку и член мандельштамовского общества. Мы с ним были знакомы лет двадцать.

- Моисей Эммануилович, что вы думаете об этом тексте?

- А откуда он?

- Из воспоминаний Сахарова.

- Где они напечатаны?

- Висят в интернете.

- Вы поймите, слова могут быть выдернуты из контекста.

- Текст из контекста не выдернешь.

- А когда это было опубликовано?

- После перестройки.

- А разговор был когда?

- Ясно, когда! После испытания бомбы в пятьдесят мегатонн! В начале шестидесятых! 

- Да, наверное, тогда. Ну, тогда понятно. Конечно, им надо было думать, как доставить бомбу. Она же большая.

- Да, как об этом можно было думать!

- Вы поймите, он же работал в коллективе!

- Давайте забудем наши емэйлы, - крикнул я и повесил трубку. 

И с этим человеком я много раз разговаривал по телефону. Давал читать свои тексты. Покупал для него книжки.

Этот абзац из воспоминаний Сахарова должен быть лакмусовой бумажкой, чтобы проверять людей, которые претендуют на то, чтобы руководить кем-то или чем-то.

И его рассказы про беседы с Брежневым. Записки Хрущеву. Какие записки можно ему писать? От него надо держаться подальше. Человек, который придумал везти ракеты на Кубу, прежде всего идиот.

Человек, который придумал сеять кукурузу в Архангельской области, прежде всего, дурак. Потом, все остальное.

Помню, я, получив в армии отпуск (служил я в Архангельской области), ехал в поезде. Соседом по купе был председатель колхоза. Было это в шестьдесят седьмом году. Со времени кукурузной эпопеи, и снятия Хрущева прошло несколько лет, и события были свежи у всех в памяти. Смотря в окно на проносившиеся мимо нас огромные поля, он рассказал, как к ним сверху пришла команда, - засеять все кукурузой.

- Ну и как? - спросил я.

- Она у нас даже не проросла.

- А вы этого ожидали?

- Конечно, - пожал он плечами.

- А зачем сеяли?

- Приказали.

Какие записки можно слать Хрущеву? А теперь сын Хрущева в США пишет книгу о папе-реформаторе, и «Свобода» проводит с ним беседы. Все это напоминает дурдом. 

А рассуждения Сахарова, что они (ЦК) не знают, что он уже не их. Мысли об обороноспособности страны. Все это попахивает идиотизмом. Он уже не тот, а этот. Какая обороноспособность? Американцы создали бомбу намного лет раньше, и не сбрасывали ее на СССР. Зачем надо было создавать гигантскую шпионскую сеть, тралить, тралить и тралить секреты, воровать идеи, придумывать свое? Я могу понять американцев, которые решили сделать бомбу, потому что боялись, что ее сделает Гитлер. 

Могу понять, почему ее сделали в СССР только при одном условии. В СССР живут идиоты. Почему идиоты? Это для меня загадка. Я читал книгу о второй мировой войне историка Бешанова. Он там замечает, что немцы, далеко зайдя на территорию СССР, начали вести себя по-идиотски, и философски вопрошает: «Воздух там, что ли такой?»

Помню, был на приеме у врача. Из кабинета вышла пациентка. Меня, как плеткой по лицу стегануло. Как током ударило. Лицо знакомое. Кто, не могу вспомнить. Но до того родное, что чувства меня переполнили. Нахлынули воспоминания. А какие? Напрягся, а не вспомнить. Чувствую, захлестнут они меня сейчас.

Врача спросил шепотом:

- Кто это?

- Это известный политик - демократ Нина Андреева. Она когда-то какую-то статью написала. Но не знаю, какую и когда. Сейчас у нее муж умер, и она вышла замуж за итальянца. Она теперь Нина Капели.      

- А сколько ей лет?

- Администратор спрашивала, когда оформляла карточку, а она ответила, что у таких, как она, возраста нет.

И я вспомнил лицо. Конечно, это она! Это она заставила на ушах стоять всех ДЕМОКРАТОВ и ДЕРЬМОКРАТОВ и всех чуть-чуть думающих! Всех прорабов перестройки! Это после ее письма все испугались и замолчали! Господи! Все-таки, Россия – СТРАНА ИДИОТОВ. Почему? Это я не знаю. Похоже на вопрос в диалоге.

Научный сотрудник сказал лаборанту:

- Повесить тебя надо!

- За что!? – взвыл лаборант.  

- За яйца, - зло посмотрел на него сотрудник.  

Так и с матушкой Россией.

- Почему?  

- По кочану!

Немцы говорят:

- Warum?

Отвечают:

- Darum!

Вот и весь диалог! 

Норвегия, в которой уровень жизни намного выше, чем в СССР, не хочет иметь атомную бомбу. Италия не хочет. А нищий Иран хочет. Северная Корея, в которой жители едят траву, хочет.

Можно, конечно, сказать, что Сталин был бандит. Режим был бандитский. Но Сахаров и Зельдович не были бандитами? Или были? Нравственными идиотами, очевидно, были.

Несколько лет назад я слушал по «Свободе» беседу с Сергеем Адамовичем Ковалевым. Его все называют по имени отчеству. Возраст почтенный. И я не буду нарушать традиции. Его спросили, не было ли у Сахарова угрызений совести из-за того, что он работал над созданием водородной бомбы. Не объясняется ли его уход в правозащитную деятельность этим. Сергей Адамович спокойно сказал, что нет.  

Сейчас Сахаров мне напоминает генерала – начальника департамента. Не помню, чей это рассказ. Думал, это ранний Чехов, но недавно пришлось перечитать его академическое собрание сочинений (попросили о нем рассказать), и я такого рассказа не нашел.  Специалист по Чехову сказал, что такого рассказа не помнит. Может, это рассказ Амфитеатрова, или Гашека. Если мой текст кто-то будет читать и вспомнит, кто рассказ написал, пусть напишет в гостевой книге.

Сюжет в том, что в департаменте появляется новый генерал. Подчиненные трепещут, но генерал мил, просит неформальных отношений и дело доходит до того, что они называют его папашкой, и целуют в темечко. Потом он заболевает, а, когда появляется, и подчиненные начинают вести себя, как раньше, он начинает орать, как ненормальный. Потом он исчезает, и подчиненные думают, когда папашка был чокнутый; до болезни, или после.

Астрофизик Шкловский лежал в академической больнице рядом с Сахаровым и спрашивал, не мучает ли его совесть. Нет ли у него комплекса Изерли (Клод Изерли - полковник ВВС США, который с самолета сопровождения передал на борт самолета носителя бомбы приказ: «Бомбите первую цель!» Впоследствии он сошел с ума от содеянного и провел остаток жизни в психиатрической лечебнице. Его заболевание получило название «комплекс Изерли»)? Сахаров говорил, что нет. Я охотно верю, что его совесть не мучала, но, почему это никого не удивляет.

Меня не удивляет, что это не удивляет (простите за тавтологию) население страны. С ним странная история. По опросам общественного мнения тридцать процентов населения готовы видеть Сталина на посту национального лидера или руководителя. Непонятно только, кого; президента, премьера, генсека или гомосека (когда я менял квартиру, милая старушка рассказала мне анекдот – генсеки целуются на аэродромах, а гомосеки в постели)), Сахарову ставят памятники, называют площади его именем, но это не удивляет и людей творческих.

Люди творческие бывают со странностями. Но кого-то это должно удивить. Меня удивило.

В людях, живущих в России, есть особенности. Главная - они считают себя хорошими.

Помню, я с папенькой я заговорил о бардаке, который творится в подшефном совхозе, куда нас – сотрудников академии наук, посылают на работу.

У папеньки затряслось лицо, и он закричал:

- Потому что надо стрелять и сажать! Тогда будет порядок!

- А как же на проклятом Западе? Там никого не стреляют и не сажают. А с урожаем все в порядке.  

- Там строй другой!

Я хотел продолжить дискуссию поколений – спор отцов и детей, но взглянув на лицо папеньки, испугался. Слишком оно было красным. Не понимаю; это случайно, или это не случайно. Уже который раз у советских людей лицо становится красным. Глядя на орущего папеньку, я подумал, что строй там другой, потому что они не могут СТРЕЛЯТЬ и САЖАТЬ. Могут, конечно, но не в таких количествах.

Динамика страшная. В интернете я прочел, что в 1900-ом году на планете Земля проживал один миллиард шестьсот пятьдесят миллионов человек. В России перед первой мировой войной численность населения была сто восемьдесят миллионов человек. То есть, в России жила одна десятая часть населения земного шара. Сейчас в мире живет около девяти миллиардов человек, а население России меньше ста сорока миллионов человек. То есть, в России проживает одна семидесятая часть населения земли. Вот она, любовь СТРЕЛЯТЬ и САЖАТЬ, к чему привела!     

В 1989-ом году я купил на Московском вокзале журнал «Литературный Киргизстан» с оруэлловской «Фермой животных». Сначала удивился, что журнал продают в Лениграде. Неужели в Киргизстане не могут распродать. Когда раскрыл, понял, они решили увеличить тираж. Напечатали Оруэлла. «Урал» набоковский «Дар» тоже из-за этого напечатал. Раньше за эту звероферму можно было в психушку попасть, или срок получить. А теперь печатают все, кому не лень. Ехал я в командировку, и купил несколько номеров. Сидят пассажиры в вагоне. У меня в руке журналы. Зевают. Потом:

- Нет ли у вас чего-нибудь почитать?

Я каждому с невинной улыбкой журнальчик. Рекомендую прочесть Оруэлла. Каждый, как уткнется, не может оторваться. Пока доехали до Москвы, человек двадцать прочли. И все, возвращая, говорят:

- Это про нас.

Я улыбнусь скромно, журнальчик спрячу, а душа ликует. Еще один понял. Лучше стал.

На работе «Ферму животных» все прочли. Эстонцы помогли. Издали ее отдельной книгой. Предпримчивые книжники книгу привозят и здесь на книжном толчке перепродают. Спекулируют. Зарабатывают. В соседней лаборатории меня попросили достать. Достал. Благодарили.

Недавно прохожу мимо их комнаты и слышу:

- Хозяина нет! В экономике нет хозяина! Поэтому строят не то, что нужно! И дамбу.......

- Надо стрелять и сажать, и сразу хозяева найдутся!

- Да стреляли уже!

- И был порядок!

- Да, какой порядок!?

- Был порядок! Был! Будешь знать, что уйдешь с работы на пять минут раньше, и тебя за это шлепнут, и сразу будет порядок!

Мне стало страшно. ШЛЕПНУТЬ предлагал, который просил достать «Ферму». Он вышел в коридор, увидел меня улыбнулся и поздоровался.

Я кивнул головой и пошел по длинному коридору. Кончаем мы в пять. Сейчас без десяти. Мимо меня: по одному, по двое, по трое – к проходной шли сотрудники. Сейчас их всех там ШЛЕПНУТ. Будет гора трупов. А для нее нужно будет копать котлован.

                                  1990-2010 г.