БОРИС ЛИПИН

________________________________

ДЯДЯ МИТЯ И БАБА ДУНЯ

 

 

 

 

У меня есть рыжая от времени фотокарточка.

Взрослые дяди и тети окружают мальчугана. Они сидят, а я стою. Надо, чтобы головы были вровень.

Я слева, а в центре уныло смотрит большая лысая голова. Похоже на кочан капусты, на котором внизу нарисовали глаза, нос и рот.   

Это дядя Митя – бывший псковский крестьянин. Скобарь, как он сам себя называл. Перед ним початая бутылка водки. «Если бы я не пил!» - говорил он про себя. Увы, не пить он не мог, а в пьяном виде всегда находил на свою жопу приключения. Оказывается, их можно найти даже в собственном доме. Жили люди тогда в СССР, как свиньи.

Они в этом не виноваты. Или виноваты? Не знаю, но кто-то из писателей заметил, что свинья чистое животное. Она ложится в грязь, чтобы уничтожить насекомых, которые ее кусают. Паразитов. Если ее держать в чистоте, она в грязь не полезет, а людей держали в грязи.

В нашем семиэтажном доме был лифт. На каждой лестничной площадке четыре квартиры. В каждой несколько комнат и в каждой комнате по семье.

Мы жили на шестом этаже. Пьяный дядя Митя перепутал кнопки и приехал на седьмой. Позвонил в квартиру, думая, что звонит в свою. Ему открыл милиционер, который, по иронии судьбы, жил в комнате, такой же по расположению. У него была жена и дочка моего возраста. Довольно симпатичная. Дядя Митя пошел в комнату, думая, что идет в свою. Милиционер стал его задерживать еще в прихожей. Дядя Митя, хоть и был пьян, узнал милиционера, решил, что сосед зашел в его квартиру, и не пускает к себе. Это его разозлило. Какое имеет право жилец из чужой квартиры, да еще милиционер, не пускать его? Началась драка и дядя Митя, поскольку сосед милиционер, получил пятнадцать суток. Может, он получил бы их и без, но, поскольку сосед в погонах, женщины на лестнице осудили соседа. Зачем вызывал милицию?

Все привыкли жить по-скотски. Жильцы разных квартир похвалялись друг перед другом замечательными соседями. Расписывали, как они замечательно ладят. Великолепная иллюстрация к тезису Бориса Леонидовича Пастернака: «Несвободный человек всегда идеализирует свою неволю». Все знали, что лучше жить не суждено. Поэтому, коммунальный ад надо представить идиллией.

Помню, как после армии молодость ночью бросила меня в большую комнату с высокими потолками на Пушкинской улице. Было видно, что в доме был капитальный ремонт. За глинтвейном хозяйка  рассказала, что квартира коммунальная. Я удивился, что она осталась такой после ремонта. Обычно, жильцов расселяли. Она сказала, что тогда было поветрие; спрашивать желание жильцов. Они захотели вернуться туда, где жили и любили. Друзьям хотелось взяться за руки. Власть пошла навстречу. К тому времени, когда я попал в комнату, умер последний из пожелавших – отец хозяйки. Детям было настолько стыдно идиотизма родителей, что они даже не разговаривали. Разменяться – разъехаться было трудно. Каждая комната была около тридцати метров. К счастью, власть снова пошла навстречу. В Смольном появилась новая свинья с периферии, которой понравилась эта квартира, и жильцы получили по квартире в корабле в новостройках.

Но это лирическое отступление. В наш замечательный дом свиньи из Смольного ехать не хотели. Такие коммуналки не для них. Одна наша соседка имела высшее образование. Плохо представляю, как она окончила институт, потому что была тупа, как пробка. Тупее была только ее дочка, которую дети во дворе даже звали тупицей. Но мама имела диплом. Получила от работы однокомнатную квартиру. Выписалась из нашей. И вот тут-то выяснилось, что в ее комнату никого нельзя прописать. Она оказалась непригодной для жилья. Длинная, но узкая, как презерватив. Все же прописали алкаша, который вскоре умер, а после его смерти комната отошла к многодетной маме, как вспомогательное помещение.

Дядя Митя мне рассказывал, что через некоторое время после неудачного визита сам милиционер подошел к нему и спросил:

- Как дела?

- А я ему говорю: «Гад, ты же сам меня упек на пятнадцать суток, а теперь спрашиваешь, как дела!» А ну иди, пока я тебе не врезал.

Милиционер был маленький, а дядя Митя – косая сажень в плечах. Но они не подрались. Кажется, даже выпили маленькую на двоих. Ах, какие тогда были маленькие! Кажется, Московская стоила рубль сорок девять, а Столичная - рубль пятьдесят три. Сейчас таких маленьких уже нет!

Помню, как мы - дети встречали его пьяного во дворе дома, или в парадной. Он давал нам пакет с шоколадными конфетами. «Белочкой» или «Мишкой на Севере». Или давал деньги на них? Помню, его улыбку, когда мы крутились у него между ног.  

Мы с мамой несколько раз ходили в цирк. Я был совсем маленький. Выступал клоун Борис Вяткин с собачкой Манюней. У него была палочка. Я попросил дядю Митю сделать мне такую же. Он принес с завода алюминиевую трубку, согнутую на конце полукругом. Эту палочку помню прекрасно. Помню даже, где она стояла. Она стояла очень долго. Я играл с ней. Ходил в коридоре, и дядя Митя спрашивал: «А где же твоя Манюня?»

Рядом с лысой головой дяди Мити женское лицо со вздернутым носом и наглыми, шальными глазами. Это его жена тетя Катя.

У них не было детей. Как он мне рассказывал, когда он пришел с войны, у нее в комнате, сидел одноногий инвалид, и она была беременна. Дядя Митя выпил с инвалидом пол-литра, а она сделала аборт. После этого детей у них не было. Иногда пьяный дядя Митя говорил мне, что жалеет, что КАТЬКА КОВЫРНУЛА. «Был бы сейчас ребенок, как было бы хорошо! Играл бы!» Может, ребенок – было то, что им нужно.

В войну он служил в артиллерии. Имел два ордена Красной Звезды и говорил, что командир полка хотел представить его к Герою. Но дяде Мите, как он философски замечал, не повезло. Когда командир писал представление, в блиндаж попала авиабомба. С орденами тоже вышла накладка. На передовой их не было, и он дал документы приятелю, чтобы тот получил их в штабе и отдал ему. Приятель получил, но не отдал. У дяди Мити было две вырезки из газеты военного времени, где было написано, что он награжден орденами. Фамилия у него была Иванов. Сами понимаете, сколько в России Ивановых. Но я думаю, он не врал. Иначе, зачем хранил вырезки.

Их семья первой в нашей квартире купила телевизор, и часто нас пускали посмотреть интересное. В их комнате мы смотрели Гагарина, Титова, футбол, демонстрации и военные парады седьмого ноября и первого мая.

Парады дядя Митя смотрел с отвращением, а, когда по Красной площади, вбивая сапоги в асфальт, шли защитники отечества, брезгливо махал рукой и говорил: «Пушечное мясо!»

У него были две любимые поговорки. Первая: «Жизнь, как детская рубашка – коротка и обосрана!» Вторая: «Живем, как в сказке – чем дальше, тем страшнее!»

В подворотне дома была прачечная с большими ванными, где жильцы стирали белье.

Он работал давильщиком на заводе. Выдавливал из плоского алюминия или другого металла формы. Мог выдавить кастрюлю.

После войны, когда на бывших оккупированных немцами территориях СССР, не было посуды, предприимчивый еврей организовал незаконный бизнес. Раздобыл давильную машину и установил ее в прачечной. Дядя Митя работал у него. Давил кастрюли и тарелки. Машины с посудой ехали на Псковщину, Украину и в Белоруссию. Он зарабатывал в день до пятидесяти тысяч старыми деньгами. Но все пропивал с тетей Катей. Рестораны высшего класса, дорогие бляди, курорты, фрукты и виноград ящиками. Поездки на курорты с тетей Катей. Все было. И все ушло.

Остались только их фотокарточки с курортов Черного моря. Загорелые и красивые, они махали мне руками. Он их мне часто показывал. Я поворачивал голову, и ужасался переменам, которые сделали в нем алкоголь и табак.  

Трезвый, он непрерывно курил в коридоре. Моя мама ругала его. Тогда он вспоминал, что во время войны, когда табака не было, курил навоз, или помет. Или козий кал? Кажется, он называл это слово.  

Когда я повзрослел, он уже пил так, что часто не выходил на работу, и мастер с начальником цеха приезжали домой искать его. Он был специалист высокого класса, и цех мог не выполнить план. Я говорил, что искать надо на Покровке. Там дядя Митя опохмелялся. Тогда там был магазин, который открывался в шесть утра. В нем продавали вино – бормотуху. Об этом знали все алкоголики района. Сбредались туда к открытию.

Интересно, почему этот магазин открывался в шесть, да еще сразу торговал бормотухой? Когда моего папу фотографа посадили за неуплату налогов, мне пришлось бросить обувной техникум и устроиться учеником токаря на завод. Я там слышал от работяг много добрых слов об этом магазине. Может, это была забота власти о здоровье пролетариата? Или она заботилась о выполнении плана и снижении уровня травматизма.

Я однажды видел, как токарь, мучающийся похмельем, пытался утром заточить резец. Страшное зрелище. Он никак не мог попасть резцом о камень, который крутился с бешеной скоростью. Зато рукой прикасался к камню два раза. На этом месте сразу исчезали кожа. Бежала кровь, и была видна белая кость. Но токарь не чувствовал боли. По-моему, это было не только похмелье. Он еще не протрезвел со вчерашнего. Или сегодняшнего? Он сам сказал, что пил до трех часов ночи, а утренняя рабочая смена начиналась в половине восьмого. Он продолжал свои попытки, пока начальник цеха не велел другим токарям вывести его за проходную. Что было бы с рукой, если бы его не вывели?

Когда я в детстве ходил в туалет, часто перешагивал через дядю Митю, лежащего на полу в коридоре. Дверь в их комнату была напротив туалета. Он пьяный на автопилоте добирался до квартиры, доходил до комнаты, а тут, то ли силы изменяли, то ли жена – тетя Катя не пускала, но он падал в коридоре.

Иногда приходилось просить взрослых отодвинуть его. Было не открыть дверь в туалет.

Мама рассказывала любопытный эпизод. Дядя Митя пришел домой пьяный. Его привел друг. Помог добраться. В момент прохода через дверь попытался вытащить бумажник с деньгами. Дядя Митя мгновенно протрезвел и так врезал ему, что тот скатился с лестницы.

Интересна психология пьяного друга. Ему было жалко оставить замерзать дядю Митю на улице, но не жалко вытащить у него из кармана бумажник? Или это рефлекс? Как у Шуры Балаганова, который, получив от Остапа Бендера в подарок пятьдесят тысяч, тут же украл дамскую сумочку.

Он ничего не боялся. Как пример собственного бесстрашия, декламировал:

Не страшны нам ни немцы, ни турки!

Нам бы только взболтнуть политурки.

И весело подмигивал. Митя весельчак. В хозяйственном магазине продавалась политура. Кажется, двухсот пятидесятиграммовый флакончик стоил двадцать восемь копеек. Саму политуру пить было, наверное, нельзя. Кишки бы склеились. Технологический процесс получения питьевого пойла был простой. В политуру наливали воду и быстро мешали эту смесь ложкой. На ложку наматывался комок темной густой массы. Его вынимали. Оставалась прозрачная золотистая жидкость. Если поджечь, она горела. В ней было много спирта. Конечно, это была отрава. Но бесстрашный дядя Митя употреблял. 

На заводе, где я вскоре оказался, политуры не было. Там был клей БФ. Его тоже можно было пить. Работяги усовершенствовали технологический процесс очистки. Смесь воды с клеем взбалтывали на сверлильном станке. Комок наматывался на сверло. Начальник цеха даже рассчитывался с ними за сверхурочные не спиртом, а БФ. Помню маленького грузчика, которого все звали цыган. Он весело улыбался, как дядя Митя. В России полно весельчаков. Цыган работал грузчиком. Ему наливали БФ, и он шел спать в раздевалку. Когда трезвел, снова шел работать. Цыган говорил, что, если БФ настоять на лимонных корочках, получится ликер. Не отличить, говорил он и помигивал. 

Из стройных рядов пролетариата меня призвали в армию. Оказалось, я попал в ракетные войска стратегического назначения (РВСН). Там тоже был БФ. В РВСН, вместе с каждой ракетой, которую нам присылали с завода, приходил вагон с Запасными частями, Инструментами и Принадлежностями (ЗИП). Ракета тоже прибывала в вагонах. В одном вагоне первая ступень, в другом вторая. В ЗИП была канистра с БФ. Солдаты пили БФ. Я два раза попробовал. Блевал после этого. Решил завязать с БФ. Не то, чтобы сам напиток был неприятен, но состояние, когда тебя выворачивает наизнанку, ужасно. А сержант мой Володя Брятов не отказался от БФ. Он спал на втором этаже (у нас были двухэтажные кровати), и я, когда Володя пил БФ, шел спать на другую койку. Он блевал после БФ.

Когда я демобилизовался из рядов советской армии, курящий в коридоре дядя Митя радостно меня приветствовал. Он сильно сдал. Допился до того, что уже не мог работать давильщиком. К тому же он курил по три пачки Беломора в день, и у него начался тромбофлебит. Пропала, как он говорил, пульсация. Пришлось делать операцию. Вставили синтетическую артерию от паха до колена. Каждому говорившему с ним больше пяти минут, он показывал шов. Я его раз двадцать видел. Пропала потенция.

Он стал работать гардеробщиком. У тети Кати горело между ног, и муж импотент вызывал у нее здоровую ненависть. Хоть, он и был ее первой любовью, и, как говорил дядя Митя, лишил ее девственности на сеновале, когда ей было пятнадцать лет, а ему двадцать. Но, когда у тебя горит между ног, забываешь про все. Тетя Катя тоже забыла.

Когда-то на вопрос: «Дядя Митя, как дела?», он весело, почти в рифму отвечал: «Нет ли горького вина?»

А сейчас я увидел его в коридоре, плачущего.

- Дядя Митя, что случилось?

- Эта сука сказала: «Ты должен взять меня два раза. Утром и вечером. У меня потребность». А я ей сказал: «У меня тяжелая физическая работа. Я тебя могу взять два раза. Летом и зимой».

После операции он стал ходить с палкой. Я подарил ему черные кожаные перчатки. Палка была из светлого твердого сучковатого дерева. Ручка из темно-красного дерева. Из какого дерева были палка и ручка? Что-то очень крепкое. Со всей экипировкой он интересно смотрелся. Высокий рост, широкие плечи, крупная голова, палка, черные перчатки. Его принимали за спившегося русского интеллигента. Он это знал и гордился. Ему нравилось.

Тетя Катя уже окончательно поставила на нем крест, но он не верил. Старался что-то в ней растормошить. Рассказывал мне, что купил на зарплату гардеробщика новые трусы, и щеголял в них на ее глазах из комнаты в туалет.

Она оформила развод. Завела любовника. Старалась выселить его по суду. Нас вызывали свидетелями.

Я на суде сказал, что водку и вино продают в магазинах. К соседям он не пристает. Непонятно, почему разведенные – чужие люди должны жить в одной комнате. Судья сказала, что ей кажется странным, что свидетель – я, не осуждаю употребление гражданином Ивановым спиртных напитков, и она сообщит об этом на мою работу. Вот и выступай после этого свидетелем.

Сам Дядя Митя на суде произнес замечательную фразу. На вопрос:

- Гражданин Иванов, правда ли, что вы пьете?

Он ответил:

- Пил! Пью! И пить буду!

Учитывая, что его фамилия Иванов, это прямо прогноз на будущее государства Российского. Тете Кате удалось его выселить, но это растянулось на несколько лет.

Эти несколько лет были для него тяжелыми. Тете Кате нужно была куда-то его девать. Хоть на время. Между ног горело.

Она решала проблему просто.

Когда он в очередной раз, придя домой пьяный, сваливался на кровать или на пол, она брала в руки здоровую палку и била его изо всей силы. Он вскакивал и начинал бегать кругами по квартире, не пони­мая, что происходит. Она выскакивала на лестничную площадку и кричала: «Помогите! Убивают!» Хлопали двери, она собирала подписи у всегда находившихся добровольных свидетелей, приходил участковый, и оформлял ему пятнадцать суток.

Когда его увозили, она шла к телефону и произносила в трубку загадочную фразу: «Горизонт чист». Вскоре во входную дверь зво­нили, в коридоре слышались шаги, и все понимали, что пришел любовник.

На фотокарточке рядом со мной, дядей Митей и тетей Катей еще одно лицо. Оно напряженно смотрит в объектив, как будто происходит очень важное дело.

Тяжелый старушечий взгляд. На лице написано: «Снимайте, покуда не сдохла». Это баба Дуня – мама тети Кати и теща дяди Мити. Она родилась в 1885-ом году. Сама про себя говорила: «Я с восемьдесят пятого года». Ее родители родились при крепостном праве.

Про свою деревенскую жизнь она мне много рассказывала. Запомнилось, что свадьбы у них всегда сопровождались убийствами. «У нас и свадьба не свадьба, если не убьют», - говорила она. Запомнилась деревня Котяши, с которой колами и другим оборудованием насмерть сражались крестьяне ее деревни. Как называлась ее деревня, не помню. Она говорила частушку, из которой я запомнил:

Городские идут, самовары ставим!

Котясские идут, ни во что не ставим.

Она рано попала в Петроград. В 1914-ом году уехала из деревни в город на заработки. Устроилась служанкой к артистке императорского театра. Мишенька – ее муж, работал кочегаром в этом же доме.

Что было с Мишенькой в революцию, и где он был, я у бабушки не спросил, а надо было. Услышал бы еще один перл.

Дело в том, что баба Дуня была, по-своему, уникальный человек. Когда я читал о воронежской ссылке Мандельштама, наткнулся на фразу Рудакова, который тоже был сослан в Воронеж: «Сегодня буду доить Оську исторически». Вот и мне, если бы я знал, что когда-нибудь буду писать, надо было каждый день ДОИТЬ бабку филологически.

Мне запомнилась ее любимые пословицы: «Черт с бесом ровным весом!», и: «Под лежачий камень вода не течет!» Еще она любила говорить, что в Библии про нынешние времена написано: «Народ будет мелкий, но больно хитрый». Не знаю, есть ли это в Библии, но народ очень хитрый.

Когда она слышала то, во что не верила, нараспев, говорила: «Говорят, что кур доят, а мы пошли, да титек не нашли».   

На первом этаже нашего дома жила племянница писателя Леонида Андреева с мужем. С их сыном Сашей Вагиным я дружил.

Саша Вагин - особая тема. О нем надо писать отдельно. Он писал стихи, но почему-то считал, что для этого надо напиться. Пьяный приходил ко мне и спрашивал:

- Угадай, что я сейчас буду делать?

- Писать стихи, - говорил я.

- Правильно! – говорил Саша, давал мне затянуться Беломором и уходил. Он ждал такого ответа. И Беломор тогда был другой. Когда я затягивался, табак трещал, а у меня кружилась голова так, что я мог упасть.

Когда Саша приходил ко мне, баба Дуня старалась что-нибудь сунуть ему в карман.

- Дуняша, - говорил Саша, - ну, что ты! Дуняша, не надо!

Но баба Дуня все равно что-то ему в карман засовывала. Яблочко или конфетку.

Его родители приглашали бабу Дуню к себе и записывали рассказы на магнитофон. ДОИЛИ ее.

Потом приглашали филологов, и прокручивали запись. Как рассказывал Саша, гости были в восторге. Она говорила настоящим русским языком. Каким говорили в Псковской деревне в прошлом веке.

Гости у них могли быть самые разные. Ираклий Андронников. Заокеанские потомки Леонида Андреева. Доктора наук с филфака, которые им занимались. Людмила Александровна Иезуитова. Аверин жаловался мне, что Саша взял у него деньги и не отдал. «Я знал, что не отдаст», - говорил Аверин, - но мог бы и отдать».

Помню, как мы сидели рядом с Иезуитовой в отделе рукописей «Публички», и она показывала пачку писем – переписку Леонида Андреева с гимназисткой. Андреев – известный писатель, гимназистка пишет ему, а он ей. «Это целый роман», - говорила Иезуитова. Помню фотографии Андреева. Он в блузе, или кафтане. Кушачок. То ли шаровары, то ли галифе и высокие блестящие сапоги. Рядом с ним на фотографии люди в нормальных костюмах. Какая-то придурковатость. Как ему не стыдно было так ходить. Горький и Скиталец тоже ходили такими придурками. Бунин пишет, что, кажется, в театре увидел их и спросил: «Вы охотники?»

В теплое время года бабка часами сидела в садике на скамейке. Грелась на солнце. Часто она сидела там с утра до вечера. Когда дядя Митя получал пятнадцать суток.

Трудно понять человека. Мне кажется, несмотря на свои восемьдесят лет, она была хитра, как змея, и могла ужалить. Не смертельно. Может, могла, жалила бы смертельно. Не знаю.

Один случай с восторгом обсуждали жильцы квартиры.

Тете Кате открылась пруха. Дядя Митя попал в больницу на месяц. И вот, в самый разгар любовных утех дверь комнаты открылась, зашла баба Дуня и нараспев спросила дочку: «Когда же мы пойдем навещать нашего дорогого человека (дядю Митю в больнице)? Дочку затрясло от злости. Любовник рядом, а родная мать несет такое. «Замолчи! – закричала она, - Это чужой нам человек! Не смей о нем вспоминать!» Бабка невинно потупила глазки и вышла.

Помню, как ужалила меня.

Сразу после армии я познакомился со слабой на передок девицей. Трехлетнее воздержание привело к тому, что, отдавшаяся дама стала мне представляться божеством с венчиком на голове. Однажды она сказала мне, что поругалась дома и попросила пустить переночевать. Когда она ушла, а я мыл посуду на кухне, бабка встала рядом и, изобразив на лице глубокое сострадание, грустным голосом сказала: «Где ж ты такую дрянь нашел? Неужели лучше не было?» У меня в глазах потемнело. Бабка, поняв, что достигла цели, еще более сочувственным голосом стала бормотать, что не хотела меня обидеть. Я даже не смог ей ничего сказать. Относительно радовался только тому, что мы с ней в этот момент на кухне были одни. Надо было видеть ее опечаленные глаза. Потом я узнал, что она провела на эту тему целый семинар с соседями. Я мыл посуду сразу после того, как слушатели разошлись по комнатам.

Вспоминая, этот эпизод, я удивлялся тому, что баба Дуня оказалась права. Она попала в самую точку. Девицу     интересовали мои жилищные условия. Незадолго до визита ко мне она развелась с мужем, и думала, где приземлиться снова. Увидев мои poor conditions, потеряла ко мне интерес. Слава Богу, я к ней тоже. Подозреваю, что бабка, произнося свой вердикт, об истине не думала. Она думала, как посильнее ужалить.

Если ее целью была истина, остается думать, что она была умна, как Александр Сергеевич Пушкин, который в двадцать три года написал Левушке: «Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самого начала думай о них все самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибешься». Не знаю другого человека, который в таком возрасте мог бы так сказать. Можно понять Николая Первого, который, поговорив с ним, сказал, что говорил с умнейшим человеком в России. Но это Пушкин, а тут баба Дуня. Или, она была умна, как он?  

Что такое ум? Трудно понять, что это. Сейчас мне ясно, что это никак не связано со способностью интегрировать, или говорить по-английски, или французски. Сколько идиотов, умеющих и то и другое, я видел. Да и самого себя я никак не могу отнести к умным. Сколько идиотских поступков я совершил! Другое дело, что я сознаю собственную тупость, а сколько физиков и лириков не сознает.

Вспоминая март пятьдесят третьего, все соседи восхищались тем, что на фоне того, как они сокрушались о смерти гения всех времен, баба Дуня грубо сказала, что таких полно было и будет, и сокрушаться нечего. На нее тогда даже рассердились, но через пару лет, когда пошли хрущевские постановления, жильцы стали говорить, что неграмотная старушка разобралась лучше всех.

Жила она на пенсию шестнадцать рублей. Это была самая маленькая пенсия, которую платили по старости, тем, кто не работал. И ту получить было не просто. Кроме дочки - тети Кати, у нее был сын Петенька, который жил и работал в Салехарде. Он плавал капитаном на Енисее. Петенька специально приезжал, чтобы выхлопотать маме пенсию.

Иногда Петенька звонил мамаше и сестре – тете Кате. Бабушка красиво говорила с ним по телефону. Телефон стоял в прихожей, и жильцы слушали все разговоры. Естественно, каждый хотел сказать в трубку покрасивее. Бабушка с надрывом в голосе плела словесные кружева: «Я только об одном Бога молю! Пришли мне письмо, чтобы оно согрело мою старую грудь!»   

Она еще ухитрялась давать мне в долг. Я после армии получал лаборантом в академическом институте восемьдесят три рубля. Интересен был монолог, который она произносила, когда я просил два рубля.

- Ну, подумай сам! – восклицала.

Я думал. Даст или не даст? Вот в чем вопрос.

- Ну, подумай сам, могу ли я тебе отказать!

Я облегченно вздыхал.

Но на следующий день после моей получки она стояла в коридоре с протянутой рукой. Память у нее была прекрасная. Да и как было не отдать бабке. Попробуйте прожить на шестнадцать рублей.

На кухне было две газовые плиты и несколько столов. Когда никого не было, она промышляла. Я много раз видел, зайдя на кухню, как она бежала от нашего стола к своему. Бедная. В таком возрасте. Иногда для порядка говорил ей, что нехорошо.

- Я сама знаю, что нехорошо, - говорила она, давясь помидором, - но ты пойми! Он сам в рот заскочил! Я и не заметила!

Однажды, придя домой, пересказала мне с мамой беседу с молодой красивой полной женщиной. Женщина жаловалась, что не может похудеть. Сидела на диете, ходила по врачам, занималась физкультурой, но все было бесполезно. Баба Дуня смотрела в корень. «Милая, - сказала она ей, - напрасно ты только время и силы тратишь. Вот, погоди, муж заведет посестру; пожелтеешь, перестанешь спать, высохнешь, как щепка». Я спросил маму, что значит посестра, и мама сказала, что бабка так называет любовницу.

Сейчас я посмотрел словарь Даля, и оказалось, что так называли любовницу в псковской губернии.

Когда дядя Митя отсидев пятнадцать суток, выходил, баба Дуня оказывалась между двух огней. Дядя Митя злился на нее, потому что ее дочка так себя ведет (дочку – бывшую жену он трогать боялся), а неудовлетворенная дочка срывала на ней злость.

Нельзя сказать, что дядя Митя был плохой (кто хороший?), но он был простой человек. Очень. Помню, я заглянул в их комнату. Баба Дуня сидела на кровати. Дядя Митя на кровати у другой стены. Она была подслеповата. Плохо видела. Внезапно дядя Митя схватил ботинок и замахнулся на бабку. Ботинок должен был полететь. Она метнулась, как вратарь, в противоположную сторону. Дядя Митя не выпустил ботинок из рук, но радостно закричал: «Видит! Видит! А прикидывается!»

Не думаю, что он хотел бросить в нее ботинок. Но он так проверял ее реакцию. Несладко жилось старушке.

По-своему, она жалела дядю Митю. Он ее тоже. Постригал ей ногти на ногах, когда они врастали так, что было больно ходить.

Она рассказывала, как он косил в деревне. Они когда-то вместе ездили на родину. Говорила, что вся деревня сбежалась смотреть на его замахи. Она даже попыталась что-то изобразить плечами. Мне сразу вспомнился тургеневский Герасим: «и пошел косить он по-старинному, косить так, что мужиков только пробирало, глядя на его размахи да загребы».

Однажды он совершил поступок, который сразу провел резкую грань между ним и Герасимом. Поразил всех жильцов квартиры (вообще, он много раз поражал) тем, что пьяный выбросил из окна кошечку. Чем помешала ему кошечка, не знаю. Причем, он ее как-то хитро выбросил. Окна нашей квартиры выходили на узкий задний двор. Ширина двора пять метров. Дальше дом, на два этажа ниже нашего. Дядя Митя выбросил ее так, что она, перелетев двор, приземлилась (прикрышилась) на соседнем доме. Что она пережила, страшно подумать. Мы не могли понять, куда она пропала. Дядя Митя в момент броска был, как обычно, сильно пьян и не мог ничего сообщить следствию. Совершенно случайно мой брат увидел ее, плачущую, на крыше дома. Пошел в тот дом. Залез на чердак, оттуда вышел на крышу и спас животное. Вот, на какие подвиги способны советские люди.

Тете Кате, все-таки, удалось по суду выселить дядю Митю, но не на улицу. В соседнем доме была двухкомнатная конурка. В одной комнате жила одинокая женщина, а во вторую ехать никто не соглашался. Дядя Митя согласился. Наверное, эти годы перед смертью были лучшими в его жизни. У нее никогда не было мужчины, а теперь появился. Да еще какой. Высокого роста. Широкоплечий. С палкой. Он прекрасно смотрелся. Она с ним тоже хорошо смотрелась. Я их встречал на Декабристов (бывшей Офицерской). Один раз он отодвинулся от нее и стал шептать на ухо, чтоб я ему достал конский возбудитель.

 

После того, как он выписался, жизнь бабки стала легче. Но времени в садике она проводила очень много.

Рассказывала мне, как видела царя. По ее словам, он ехал в открытой карете по Офицерской улице. В какой-то момент карету обступил народ. «А он, - говорила бабка, - стоял и благословлял нас, детушек своих». Закончила бабка рассказ коротким резюме: «За это мы его и отблагодарили».

Один ее рассказ сначала воспринимался мной, как анекдот. То есть, я не думал, что она меня обманывает. Я думал, что кто-то обманул ее, или в ее голове все перепуталось, но неожиданно рассказ получил подтверждение совсем с другой стороны.

Наверное, это произошло до Великой Октябрьской Социалистической Революции (ВОСР). Она уверяла, что как-то раз ее Мишенька пришел домой с Калинычем (Михаилом Ивановичем Калининым). Им хотелось выпить. Стали просить у бабки денег на водку.

- Ну, я уж думаю, Калинычу надо дать!

При этих словах в ее голосе слышались такие злоба и презрение, что я ей почти верил. То есть, я верил в то, что кто-то, выдававший себя за Калинина, брал у нее деньги на водку и не отдал. Рассказ она закончила так:

- И ты думаешь, он мне отдал? Держи карман шире!

Лет через пятнадцать после того, как я это услышал, рассказал приятелю, и тот спросил:

- Это тебе Филипок рассказал? (в соседней группе работал Юра Филиппов).

- Нет. А что?

- Да его бабка то же самое рассказывала.

Я понял, что баба Дуня говорила правду. Очевидно. Калиныч, как всякий пропойца, ходил не только к ней. Непонятным осталось, почему он просил деньги на водку. В Смольном могли бы налить. А до ВОСР она, наверное, не знала, кто такой Калиныч? Может, в Смольном Ленин следил, чтобы Калинычу не наливали? Загадка.

ВОСР оставила у нее плохие воспоминания. Помню, я зашел в квартиру и увидел, как она раскачивается и причитает:

- Об одном только я жалею! Что не забрала барынину ротонду.

Мне стало интересно.

- Какую ротонду, бабушка?

Оказывается, у артистки, у которой бабка служила, была хорошая ротонда – накидка без рукавов. Вообще, как говорила бабка, у артистки было много хорошей одежды. Бобровая шуба. И сама артистка была молода и красива. Балерина. Вскоре после ВОСР пьяные матросы пришли ночью ее грабить. А бабку в этот вечер понесло куда-то, по молодости, в гости. Когда она вернулась, застала пустую квартиру и многократно изнасилованную, в чем мать родила артистку. Как говорила бабка, матросы, конечно, отдали бы ей, как представительнице угнетаемого класса, эту ротонду. То ли у нее был очень ограничен круг интересов, то ли ротонда была хороша, но и через пятьдесят лет она не могла ее забыть.

После ВОСР в Петрограде начался голод, и она поехала в родную деревню. В каждой деревне должен был быть барин. Был он и в бабкиной. Мне запомнилась его фамилия. С одной стороны, она была необычной, а с другой стороны, ее знал каждый, кто интересовался российской историей. Фамилия барина была Бирон. Наверное, это был потомок фаворитов Анны Иоанновны. Как рассказывала бабка, из Питера на лошадях прискакали комиссары расстреливать его. На краю деревни была вырыта ему глубокая яма. Вели его через всю деревню. Очевидно, барин он был неплохой, и, по словам бабки, крестьяне шли за ним и плакали. У ямы он остановился, перекрестил всех и сказал: «Помираю навсегда, но коммунизма не будет никогда». Тут бабка замолкала на пару секунд и как бы про себя говорила: «Как в воду глядел, сердешный».

Во всех ее рассказах самая изюминка была в короткой реплике в конце.

В тридцатых годах ей с семьей пришлось бежать в Ленинград. Их хотели раскулачить. У них было две коровы и что-то хрюкало. Сделать это было удивительно просто. Нужна была справка, что ты можешь ехать, куда хочешь. Петенька (ее сын) наловил ведерко карасей и отнес председателю сельсовета, а у того была чистая тетрадка с печатями на каждой странице, и он писал туда, что просили.

С такой справкой баба Дуня с семьей оказалась в Ленинграде. Все сошло гладко. Она устроилась уборщицей, а Мишенька снова стал кочегаром.

Конечно, для крестьянской семьи это была катастрофа. От этого у бабы Дуни на всю жизнь осталась плохо скрываемая ненависть к советской власти. Даже, когда я – ребенок спрашивал ее о деревне и колхозе, она, угрожающе, подняв на меня, корявые от многолетнего труда, руки, трясла ими и кричала: «Вы трудника (труженика) убили!», как будто я, а не советская власть, все это натворил. Интересно, что в войну баба Дуня каким-то образом снова оказалась в родной деревне и три года была в оккупации. Так, даже к немцам у нее не было такой ненависти, хотя немцы сожгли ее деревню. СОЖГЛИ РОДНУЮ ХАТУ. Как она рассказывала, немцы приехали. Собрали всех и вежливо сказали, что не хотят жечь, но очень большое засилье партизан. Кажется, это ее слова.

После снятия Хрущева в октябре 1964-го года в прихожей квартиры была устроена дискуссия. Все выдвигали свои версии.

Одна соседка из кухни крикнула:

- Хотел гад, чтоб мы все кукурузу жрали!

Другая сказала, что его сняли из-за того, что он поссорился с китайцами. Вроде, он, когда поехал в Китай, полез к Мао Дзедуну целоваться. А у них это интимное дело.

Я уже тогда выдвинул свою. Сняли, чтобы помириться. Чтобы крепить социалистический лагерь. Вообще-то, версия была не моя. Так нам в обувном техникуме сказали.

Она выдвинула такую, после которой всем оставалось только разойтись.

- Много у нас было начальников. И Стальной, и Ленной, и Никитушка. Они там все холки ростют. Отрастил, слезай! Дай следующему!

Даже на вопрос:

- Баба Дуня, как жизнь? – она отвечала оригинально.

- Разве я живу? Я существую!

Ее никто этому не учил! Великолепно!

Мне запомнился ее перл о Луне. Это было, кажется, после высадки американских астронавтов. Все соседи сидели в прихожей и восторгались.

- Луна! Луна! – затрясла она сморщенной ручкой, - Зачем это нам нужно!

- А вы представьте, что там золото, - сказал я, - а мы полетим и возьмем его.

- А ты его туда клал? – повернула она ко мне сердитое лицо.

- Нет.

- А брать будешь?

- Брать буду.

- Не бери того, что тобой не ложено, - строго погрозила она мне пальцем, - не бери!

Приятель, которому я это пересказал, задумался. Вздохнул и сказал: «Наверное, есть, все-таки, какая-то народная мудрость, которой мы не чувствуем».

Уже незадолго до ее смерти, когда она еле ходила, тетя Катя, уходя, попросила меня присмотреть за мамашей.

Я в это время был дома. Был выходной, и я готовился к экзаменам. Уткнувшись в книгу, сидел в своей комнате, когда услышал шорох в коридоре. Выглянул. Она, шатаясь, брела на кухню. Нарушала дочкин запрет.

- Бабушка, - ласково сказал я, - вы бы посидели в комнате, а то в коридоре дует.

Как бы не слыша меня, она пробормотала:

- Что-то много у нас в квартире развелось указчиков. Таким указчикам хуй за щеку.

Я отпрыгнул от старушки. Ей было 87 лет!

 

  1997 г.