Борис
Липин
Елена
Прекрасная
Когда-то я занимался парусным спортом. Ходил на крейсерских яхтах. А гонки под парусом на крейсерских яхтах – тяжелый вид спорта. Нужно железное здоровье. Главное – уметь принимать на грудь.
Особенно это любят капитаны. Наш капитан исключением не был. Был профи. Его любимая поговорка была: «Мы все пропьем, но флот не опозорим!» Как капитан, считал, что должен охватить мероприятием всю команду.
Когда мы после финиша причаливали в порту, сначала мыли яхту и убирали паруса, а потом напивались внутри яхты вдребезги. Перед тем как сесть за стол, он хлопал меня по плечу и говорил: «Как хорошо в тебя польется первая стопка!»
Стопки, действительно лились хорошо. В одно из таких мероприятий, когда яхта наша стояла на берегу, я ухитрился свалиться с нее и протаранить головой асфальт в яхт-клубе. Почему у меня не треснул череп, не знаю. Очевидно, судьба берегла меня для другого. Более трезвые яхтсмены отвезли меня в больницу, где мне наложили швы, перебинтовали голову и отпустили. Как попал домой, не помню. Капитан яхты отвез меня на такси. Одна половина лица у меня была синяя, на бровях швы, а вторая половина головы забинтована.
И все это случилось накануне сдачи кандидатского экзамена по английскому языку.
Перед падением с яхты я весь год занимался английским. К нам в институт приходила с кафедры английского языка академии наук молодая, потрясающей красоты, дама. Звали ее Елена Васильевна. Я для себя называл ее Елена Прекрасная. Она занималась с нами два раза в неделю. Давала большие задания. На занятиях говорили только на английском. Это было в год, когда какой-то идиот застрелил Джона Леннона. Я запомнил, что на одном занятии она воскликнула: «Poor John Lennon!»
Накануне
восьмого марта мы сделали ей подарки. Нас в группе было четыре ученика. Четыре
лоботряса. К подарку я приложил открытку. Есть песня:
I met a girl, who told she was a dancer
A pretty girl I never seen before.
I went to the theater to see
her
And was shocked when I opened the door.
Не помню, кто
ее пел. То ли Дин Рид, то ли Том Джонс. Но слова запомнил. Немного переделал
текст. Написал на открытке:
I met a girl, who told she
was a teacher.
A pretty girl I never
seen before.
I went to the institute to see her,
And was shocked when I opened the door.
Она взяла мой подарок. Прочла надпись на открытке, покраснела, и спрятала ее. Самое приятное в этих занятиях для меня было смотреть на нее два часа влюбленными глазами. Она уже к этому привыкла. Сначала стеснялась и отводила глаза, а потом улыбалась мне и говорила улыбкой: «Знаю, что ты хочешь, но ты ничего не получишь!» Замечали ли остальные ученики мои взгляды на нее? Не знаю.
То, что в ее взгляде водились черти, я понял, когда один из учеников ошибся. Он должен был сказать, что this theory doesn't take into account the social factor, но сказал sexual factor. Мы засмеялись, а англичанка посмотрела на нас, невинно улыбнулась и спросила: «Is it incorrect?» Что это был за взгляд. Наверное, так смотрела бы Мессалина на ни на что не способных кастратов.
Еще я очень любил окончание урока. У нее была шуба из натурального меха. Я бежал в раздевалку, брал шубу, подавал ей, и она засовывала руки в рукава. Волосы у нее на голове были ярко-рыжие, а длинный мех на шубе - светло-коричневый. Я часто думал, какое это животное. Уж не медведь ли. Переход цветов давал потрясающую картину. Как будто это была ее шерсть. Я старался подержать руки подольше на ее плечах. Это доходило до неприличия. Но я видел, что ей нравится. Когда через раздевалку кто-то проходил, она встряхивала плечами, я убирал руки и смотрел ей вслед. Как она была прекрасна.
И вот, этому гению чудной красоты я собираюсь подложить свинью. Она работает на кафедре недавно. У нее группа, которая должна сдать экзамены и показать, какой она хороший педагог, а я звоню и говорю, что не могу придти на экзамен.
- Почему? – спросила она.
- Я очень плохо выгляжу.
- Как плохо?
Ей можно было спокойно говорить правду.
- Я пьяный упал с яхты, и у меня половина головы забинтована. Вторая половина синяя. Я выгляжу, как протрезвевший алкоголик. У меня жуткий вид.
- Ну, может, вы как-нибудь придете?
- Я напугаю всю экзаменационную комиссию.
- Поймите! Если вы не придете, это означает, что вы будете заниматься снова целый год!
- Снова целый год смотреть на вас! - проговорился я.
Я почувствовал, что она улыбнулась. Голос в трубке потеплел.
- Жду вас на экзамене! Не подведите!
- Постараюсь.
Экзамен я сдал на пять. Скидок не было. В комиссии был сотрудник нашего института – член-корреспондент академии наук. Он попросил рассказать на английском про диагностику плазмы. Наш педагог сидела рядом. Со мной беседовала другая сотрудница кафедры. Старалась не смотреть на меня. Или, смотрела в текст, который я переводил, или, глядя в сторону, задавала вопросы. Если, все-таки, ей на глаза попадала моя физиономия, она вздрагивала от ужаса.
Через год после меня к нашей англичанке попал в ученики другой сотрудник нашей лаборатории. Педагог вспомнила меня. Сказала, что у нее был способный ученик, но САЧОК ОН БЫЛ УЖАСНЫЙ (ее выражение). Она воспринимала все, как учитель, а я был тогда очень занят на работе. Часто делал домашние задания в день, когда у нас должен был быть урок.
Потом мы с ней несколько лет иногда встречались в вестибюле главного здания. Она продолжала учить английскому аспирантов и научных сотрудников института. Были рады встречам. Она всегда спрашивала о моих делах. Я даже сказал ей, что занялся литературой. «Я это предвидела! – воскликнула она, - вы такой нетривиальный!» Господи, подумал я. Значит, она обо мне думала! Почему, когда я год пялил на нее глаза, она мне этого не сказала?
Сейчас думаю, что в очередной раз был ИДИОТ. Надо было не пялить глаза, а действовать.
Вскоре после того, как сдал экзамен по английскому, я завязал с парусным спортом. Подумал, что еще одного падения с яхты не выдержу. А капитан продолжил неравную битву с зеленым змием. Зеленого змия еще никто не победил. И капитан наш потерпел поражение. Его нашли мертвым в квартире. Он в очередной раз ушел в запой и не смог из него выйти. То ли он упал и ударился головой об пол, то ли его ударили по затылку, и у него хватило сил дойти до квартиры, и он упал там. Непонятно. Гонки на крейсерских яхтах – страшное дело. Никому не рекомендую.
Через двадцать лет после занятий английским у меня дома собрались за бутылкой коньяка три ее ученика. Я, действительно, занялся литературой. Из института меня выгнали, и я околачивался в редакциях журналов, откуда меня тоже гнали в три шеи. Другой ученик стал драматургом. Его пьесы шли в БДТ, и публика ломилась на представления. Когда я, отделанный носками ботинок сотрудников редакции «Невы», шел по Невскому, у Катькиного Садика меня спросили:
- Нет ли лишнего билетика?
- Куда?
- В БДТ.
- А что там?
- А вы и не знаете!? Господи! Живут же люди! Ничего духовного! Ничего святого! Сегодня Тюбик!
Третий ученик защитил докторскую диссертацию. Вспомнили Елену Прекрасную.
- Она давно живет в США, - сказал доктор.
Большому кораблю большое плавание.