Борис Липин

 

Три рассказа

 

 

 

Метро

 

 

Можно сказать, ничего не было. Сейчас почему-то вспомнилось. Прошло тридцать пять лет. Вспоминаешь ошибки, которые сделал. Жизнь сплошная ошибка, и она кончается. Почему все понимаешь так поздно?

Я тогда работал и учился в институте на вечернем. Занятия заканчивались в половине одиннадцатого. Дорога до дома - час с лишним. Ехал через весь город. Метро спасало. К этому времени еле стоял на ногах. Был выжатый лимон.

Много лет не вспоминал этот вечер. Потом стал вспоминать с улыбкой. А сейчас все вспомнилось, будто было вчера.

Помню, зайдя в вагон, обрадовался, что он полупустой. Можно сесть. Девушка напротив.

Я, как говорят, self made man. Всего пришлось самому добиваться. Хотя, что я сделал? Развил извилины в мозгу? А чего добился? Если я такой умный, почему такой бедный?

А этот ангел во плоти был так ухожен, что я смотрел на нее, как на картину эпохи Возрождения. Казалось, смотрю в мир, куда мне не скоро будет доступ. Если, когда-нибудь будет.

Загорелое лицо. Октябрь месяц. Наверное, приехала с юга. Я тогда еще ни разу на юге не был. Приталенное шерстяное пальто облегало фигуру. Видно, что пошито в хорошем ателье. Светлый цвет пальто контрастировал с цветом тела. У ангела были коричневые ноги в прозрачных чулках. Похожи на шоколадные. Вся она была шоколадка. Только волосы светлые. 

Неужели ее кто-то ест! Нет! Не может быть! Она слишком молода. Но откуда такая грация!? 

Она держала на коленях пальцами в лайковых перчатках маленькую дамскую сумочку. Единственный раз в жизни я видел даму в лайковых перчатках. Может, у нее были ноги длинные, а может, так удобно, но она сидела боком. Туфли с высокими каблуками. Большие, круглые колени. Полные икры. Все-таки, у нее были длинные ноги. Пальто короткое. Сверху все нормально. Но внизу, было видно, что чулки кончаются, и дальше полоска голой кожи. Тогда не было колготок. Для меня это был стриптиз. Наклонился, и сделал вид, что ищу что-то в портфеле, чтобы лучше рассмотреть. Красивая шляпка из той же шерсти, что и пальто. Наверное, шили вместе. Но главная прелесть – шляпка была с вуалью. Глаза прикрыты. Все-таки, видны. Блестели. Вуаль прозрачная. Лицо красивое.

Но не этим она привлекала, хотя, не будь лицо красивым, я бы не обратил на нее внимание. Покой. Безмятежность. Было видно, что ангел нормально спит, хорошо ест, и не тратит четыре часа в день на дорогу на работу и учебу. Она никуда не торопится. Наверное, где-то учится: на филфаке, или в консерватории. Показывает профессору, что сочинила, или поет, или учит французские глаголы. Чужой для меня мир.

Она, смотрела на меня, но было впечатление, что не видит. Думает о своем, и ничего не замечает. А что я хотел? Чтобы ангел обратил внимание на замученного студента вечерника. Смотрел на нее и любовался. Вуалью, блеском глаз, чувственными губами, загорелыми ногами, кистями рук. У нее были длинные пальцы.

Может, она этими пальцами берет октавы. Рояль рычит. Когда затихает, она поворачивает голову и ждет, а влюбленный педагог боится начать говорить. Она сразу все поймет.

Пытался придумать мир, в котором она живет. 

Вдруг, ее губы стали расползаться в улыбку. Попыталась спрятать ее. Не смогла. Отвернулась. Потом повернулась и радостно улыбнулась.

Понял, она смотрела не сквозь меня. Видела, как смотрю на нее, и ей понравилось. Женщины умеют так. Кажется, ничего не замечает, а она уже все рассмотрела. Даже вуаль подняла, и я увидел какие у нее глаза.

И так, улыбаясь друг другу, мы проехали несколько остановок. Как она прелестно улыбалась. Почему я не сел рядом с ней? Никто не обратил бы внимания. Кроме нас в вагоне было пять или шесть человек. Почему не заговорил? Я даже не услышал ее голоса. Может, вспоминал бы его всю жизнь? А может, слышал бы каждый день? Почему не попросил разрешения проводить? Постеснялся? Ах, эта идиотская стеснительность. Или я очень устал? Все-таки, начал рабочий день в девять утра. А сейчас было уже одиннадцать вечера. Были случаи, когда я засыпал в вагоне. Кажется, у меня были мысли проводить ее. Но с ужасом подумал, что завтра в девять должен быть на работе.

Сейчас думаю, ее улыбка была намного важнее. Я все время куда-то спешил. А куда прибежал? 

Потом моя остановка. Кивнул ей и вышел. Даже не сказал «до свидания». Она тоже кивнула. Интересно, что подумала? Ведь, подумала что-то. Что!? Я уже никогда не узнаю. Может, я прошел мимо своей судьбы.

Никто мне больше так не улыбался. Еще запомнились темные полоски на чулках, и голая кожа. Круглые колени. Один раз на курорте в Прибалтике взгляд уперся в такие колени. Я даже вздрогнул. Поднял лицо. Их обладательница тоже была delightful creature. Но улыбалась уже не мне. 

 

 

21 августа 2005 г.  

 

 

 

Обед

 

Знакомство наше пришлось на период, когда она сидела дома. Писала диссертацию. Иногда выбиралась на кафедру, или в библиотеку. Общее в нас было одно: любили трахаться. Вести с ней умные беседы было нельзя. Вроде бы, много знала, но была настоящим советским человеком. Могла сказать такое, что опускались руки. Сразу вспоминал, что люблю ее не за это. Конечно, у нее были недостатки. Позу могла принять любую. В рот брала с удовольствием. Даже любила. Но глотать отказывалась. Наверное, кто-то сказал, что советским людям это чуждо. Можно было ее переубедить, но не хотелось тратить время. Были другие, которые глотали с удовольствием. Я был так переполнен гормонами, что напоминал резиновую игрушку с отверстием. Нажмешь в любом месте, и она начинает брызгать в одном.

С утра она писала, обложившись книгами. Когда чувствовала, что не может совладать с похотью, звонила мне на работу. Шеф уже знал ее голос. Звал меня веселым голосом. Она трагическим шепотом говорила в трубку:

- Приезжай.

Мне нравилось, что девушка больна, и выбрала меня в качестве доктора. Ждет, что вылечу. Но почему шепотом? Ведь, сидела в квартире одна. Почему трагическим? Как будто, решила расстаться с девственностью, и считала меня соучастником заговора? Она с ней давно рассталась. Может, страдала? Думала, что совершает поступок, который осудила бы общественность? Это привлекало. Нравственные страдания очищают. 

Я говорил шефу, что задержусь после обеда. Он сочувственно кивал головой. Ему задерживаться не позволяло общественное положение. Он тоже был настоящий советский человек.

Иногда мне приходилось задерживаться надолго. Пока она не чувствовала, что окончательно поправилась. Помню, два часа над ней трудился. Сначала сложил пополам, и лег сверху. Потом поставил в партер. Наконец, посадил на себя, и она поскакала, как амазонка. Не хватала только копья в руке. Копье было внутри нее. Она так лихо скакала, что я за него боялся. И стонала она, и плакала, и ногтями спину царапала.

Потом были совместный душ и обед. Она положила мне несколько больших кусков мяса.

- Тебе это не помешает, - сказала многозначительно улыбаясь.

Я посмотрел на часы. Скоро должен начаться эксперимент. Сказал, что пора.

Она крепко обняла меня. Не хотела отпускать. Ласково гладила ширинку. Хотела расстегнуть ее. Кончилось тем, что мой мерзавец принял боевую стойку. Это было и для меня неожиданностью. Он оказался отзывчивым на ласку. Не гладь она, я бы ушел спокойно. Она захлопала в ладоши, и побежала в комнату, сбрасывая халат. Я пошел за ней, думая, что соврать шефу.

Когда уходил, у нее на глазах были слезы благодарности. Непрерывно шептала: «Спасибо!» Это «спасибо!» слышал, даже на лестнице. Она говорила в приоткрытую дверь.

Пока ехал на работу, придумывал варианты вранья. Все выглядело неестественно. Решил, что совру экспромтом. Все равно нас в комнате двое. Я знал, что он знает, что я вру, но, как он говорил – «формальности соблюдены». 

Шефа не было. Я подумал, что начался эксперимент, и он вместо меня проводит измерения. Это плохо. Он очень не любил работать. Руководить, или давать ценные указания – тут он показывал себя во всем блеске. В эти моменты я им гордился.

Надо было понять, что делать. Соврать при народе не то, что наедине. А если еще завлаб пришел посмотреть, как сотрудники бьются на переднем крае науки. Шеф отругал бы меня при всех. Это укрепило бы его позиции, как руководителя. Если бы эксперимент не получился, все знали бы, кто виноват.

Я позвонил на пульт. Оказалось, из Москвы приехало начальство, и сейчас совещание. Шеф там.  Эксперимент начнется после.

Я поставил греться чайник, и уселся в кресло. Крепкий чай после обеда – институтская традиция.

 

 

24 августа 2005 г.

 

 

 

Женский взгляд

 

 

Когда она заговорила о поэзии, сказал, что люблю Бальмонта. Спросил, читала ли она «Будем, как солнце», и стал декламировать заготовленный для таких моментов стишок. Когда дошел до «Хочу упиться роскошным телом», она продолжила:

- Хочу одежды с тебя сорвать! – и с вызовом посмотрела на меня.

Я смутился:

- Да, хочу! Жажду!

Смущение много значит. Надо показать женщине, что прорвалось тайное желание. Иначе она поймет, что это штамп. Штамповщиков любят женщины, которые мне не нравятся.

Она улыбнулась. Поняла, что у меня серьезные намерения. Рыба заглотила наживку. Старик Бальмонт не подвел. Женщины любят ушами. Фраза стара, как женщины, но от этого не перестала быть верной.

Мы сидели за одним столом в библиотеке уже три дня. Я готовился к экзаменам. Она читала новые журналы. Во время перекура сказала, что разочарована в жизни, и хочет чего-то твердого и устойчивого. На второй день вместе пошли в столовую. Разговоры наши становились все фривольнее. Помогали анекдоты. Сам, ни-ни. Просто, анекдот такой. Но после каждого анекдота ее так переполняли чувства, что она хватала меня за руку, и крепко сжимала. Милая непосредственность. Что делать, анекдот. Я даже задумывался, где. Оказалось, она тоже об этом думала. Когда пришло время обеда, предложила поехать к ней. Мама приготовила обед, а сама уехала на экскурсию в Новгород. Вернется поздно. Когда услышал «поздно», понял, что у девушки на меня виды.

Из библиотеки мы вышли, держась за руки. В метро не разговаривали. Иногда я смотрел на нее. Казалось, она ничего не видит. На лице загадочная улыбка. Наверное, предвкушала обед. Напротив нас сидела девушка. Надо отдать должное, тело у нее было роскошное. Но лицо. Ну, очень простое. Такое, как у женщин в русских селеньях. Почему-то меня такие лица не привлекают. Бедра смотрелись приятно. Но я и на них боялся смотреть. Помнил, что еду обедать к даме. Она сидит рядом. Хоть и непонятно, куда смотрит, и что видит, но если заметит, обидится. Тем более, что девушка напротив не обращала на нас никакого внимания. Была поглощена мыслями. Наверное, тоже ехала обедать.

Когда поднимались по эскалатору, поклонница Бальмонта спросила:

- Ты не обратил внимания на девушку, которая сидела перед нами?

Сказать, что девушка не в моем вкусе, нельзя. Есть вкус, есть опыт. Начнет выяснять, какой. Решит, что и она не в моем вкусе. Обидится. Ответить, что влюблен, нехорошо. Во-первых, совру. Врать нехорошо. Во-вторых, не люблю говорить, что влюблен. Женщины такие слова воспринимают серьезно. В-третьих, меня пригласили обедать. А я расставляю точки над «i». В-четвертых, женщины знают, что мужчина, лишающийся девственности, в постели выглядит жалко. Сказать, что у девушки простое лицо? А вдруг моя дама феминистка? Обидится за всех женщин. Лучше прикинуться дурачком.  

- Девушку? Какую девушку? – изобразил я удивление. – Кто-то сидел напротив. Я даже не заметил.

- Зря, - прокудахтала она, - ты ей очень понравился. Она с тебя глаз не спускала.

10 сентября 2005 г.